Вежливость Снорри никак не соответствовала его славе человека властного и могучего, и было бы затруднительно дать ему прозвище по его внешности — не понять, какого возраста, ровно приятный в обращении, с правильными чертами лица и бледной кожей. Волосы, когда-то желтые, выцвели к тому времени, когда я его встретил, равно как и борода, имевшая когда-то рыжеватый оттенок. В общем, все у Снорри было какое-то блеклое, в том числе и глаза. Но стоило только заглянуть в них, как становилось ясно, что блеклость эта не от безразличия, но только прикрытие. Снорри смотрит на тебя своими спокойными серыми глазами и без всякого выражения на лице, и невозможно понять, о чем он думает. Говорили, мол, о чем бы он ни думал, лучше быть на его стороне. Советы его были верными, и враги боялись его.
Снорри обратил свой спокойный взгляд на меня, когда я предстал перед ним в день прибытия на его хутор. Он сидел на скамье в дальнем темном углу главного дома.
— Ты, верно, сын Торгунны, — спокойно сказал он, и нутро у меня все сжалось.
Я кивнул.
— Ты владеешь какими-либо из ее способностей? — продолжал он. — Ты пришел, потому что она тебя прислала?
Я не понял, о чем он говорит, и стоял молча.
— Позволь сказать тебе, — продолжал Снорри, — твоя мать покидала нас очень неохотно. Многие месяцы после ее смерти во Фродривере являлось привидение. Всем известно о явлении твоей матери, совершенно голой, когда ее тело везли хоронить. Но это еще не все. Много смертей случилось после того во Фродривере. Вскоре после нее там умер пастух, и умер он при таинственных обстоятельствах, и его draugar, его не-мертвое, часто являлось на хутор и устрашало всех в доме. Draugar даже побил одного из работников. Он встретил его в темноте у конюшни и сбил с ног с такой силой, что работника пришлось уложить в постель. Но он так и не оправился, умер через несколько дней. Говорят, просто-напросто от страха. Потом и его draugar присоединился к пастуховому и стал мучить людей. Вскоре полдюжины работников хутора, по большей части женщины, заболели и тоже умерли в своих постелях. Потом Тородд, человек, давший кров твоей матери, когда она приехала с Оркнеев, утонул вместе со своей лодкой и людьми, отправившись за припасами. Призрак Тородда и призраки его шестерых людей стали появляться в доме. Они входили, садились у огня в своих промокших одеждах и сидели так до утра, а потом исчезали. И еще долгое время после этого слышали странные шорохи и поскребывания по ночам.
Я молчал, не понимая, к чему клонит Снорри. Он же, замолчав, глядел на меня так, словно судил.
— Ты знаешь моего племянника Кьяртана? — спросил он.
— Едва ли, — ответил я.
— Он единственный смог успокоить привидения, — продолжал Снорри. — Потому я и пришел к выводу, что всему виной дух твоей матери — ведь при жизни она вожделела именно этого молодого человека. Полагаю, что даже став призраком, она вожделела к нему, пока не поняла, что не вызывает у него желания. В самый последний раз она пришла в обличье тюленя, высунув голову из-под пола дома во Фродривере. Она посмотрела на него умоляющими глазами, и Кьяртану пришлось взять молот и вогнать ее голову обратно в землю. Он бил со всей мочи, пока она наконец не оставила его в покое.
Я все еще не знал, что сказать. Неужели моя мать действительно так влюбилась в какого-то юнца, всего на три года старше меня теперешнего? Думать об этом мне было неприятно, но по наивности я еще не понимал, как может женщина до беспамятства увлечься мужчиной, или наоборот.
Снорри проницательно глянул на меня.
— Ты следуешь Белому Христу? — спросил он.
— Не знаю, — запинаясь, ответил я. — Моя бабка построила церковь для него в Браттахлиде, но ею не очень часто пользовались, по крайней мере пока Гудрид, которая за мной присматривала, не увлеклась и не стала туда ходить. В Винланде у нас не было церкви, но ведь и капища исконных богов тоже не было, только маленький алтарь, который поставил Торвалль.
— Расскажи мне о Торвалле, — попросил Снорри, и я начал описывать этого своенравного старого охотника — как он веровал Тору, как таинственно исчез, и все решили, что его убили скрелинги.