— Ты — умница… А какое оно здесь?
— Такого, как здесь, я не видела никогда. Такого близкого мне. Такого моего. Это — как нежный голубой взгляд, обращенный вовнутрь, в себя, — небо словно любуется собой, и эти кудрявые облака… Мне все кажется, за каждым прячется маленький ангел, похожий на ребенка. Как на старых полотнах. Такой упитанный, в кудряшках…
Она улыбается, а я наклоняюсь над ней, беру ее руки и целую. Кончики пальцев, ладони, тонкие запястья — ниточка пульса под нежной кожей. Потом я чувствую губами солоноватый привкус ее пота в локтевой ямке и закрываю глаза…
Сима сначала сосредоточенно сопит, затем начинает сдавленно хихикать и вдруг заливисто смеется — уже не сдерживаясь — хохочет и хохочет, до слез, задыхаясь от смеха и с трудом выговаривая:
— Ой, пусти… отпусти, Сандро… Это ужасно… щекотно…
И я отпускаю ее — наконец…
Когда я первые увидел Симонетту, ей едва исполнилось двадцать.
Прием был в самом разгаре, она стояла рядом со старшим из герцогов, посредине всего этого великолепия и отвечала на приветствия. Она с любопытством оглядывалась, кивала гостям, произносила несколько вежливых слов, потом поворачивалась к мужу и что-то тихо ему говорила… Легкая улыбка и рыжеватая прядь, спадающая на ее точеное нежное плечо…
Едва увидев ее, я понял, что это — навсегда. И сразу, в ту же секунду, захотел ее — писать. Любую — в парадном платье, зашнурованном наглухо до самого подбородка, в тонкой батистовой сорочке, сулящей много больше, чем скрывающей, даже — невозможно поверить — нагую…
— Хочу представить вам одного из самых известных наших живописцев, Сандро Боттичелли. Синьор Боттичелли, синьор Марко Веспуччи и его супруга — синьора Симонетта. — Лоренцо склонил голову набок и улыбнулся.
— Синьора, — кланяюсь я.
— Синьор Боттичелли, — произносит она и улыбается — не мне.
Так вот что это такое — тоска…
В восемь лет я впервые побывал в галерее. Это была галерея Уффици, и из этого посещения я не запомнил ничего. Ничего, кроме того, что впервые увидел ее — мою Симонетту. Разумеется, она никогда не была моей, да и ничьей она не была. Женщина-мечта, женщина — пена морская.
Вокруг толпились люди, смотрели, долго не отходили, и когда я наконец пробрался вперед… Сначала я увидел раковину — я сам собирал такие, только поменьше, во время наших поездок к морю. Потом прочел надпись на табличке — «Сандро Боттичелли. Рождение Венеры». А потом… Потом я поднял глаза и увидел…
Она… Она действительно была богиней. Нежная, неземная, невесомая. Венера по имени Симонетта. Конечно, не мог восьмилетний мальчик Сандро понять все то, что хотел передать Сандро-художник, но, пусть неосознанно, я ощутил его вечную тоску. Понимание пришло позже, но она — эта тоска — поселилась во мне тогда. Она — это невозможность овладеть красотой. Невозможность ею владеть. Не любовь — глубже, страшнее. Вечность — и один благосклонный взгляд. Может ли мужчина предложить больше?
Так может быть, мое имя — не случайно? Я — Сандро.
И значит, она всегда должна быть рядом — моя Симонетта…
Я постелил ей в родительской спальне. Сквозь прорехи между балками заглядывала Малая Медведица. Ночь была теплая. Сам я устроился рядом, в соседней комнате, и, перед тем как провалился в сон, — видение? Сима — тоненькая, в короткой ночной сорочке, ее легкий поцелуй в щеку, пожелание спокойной ночи… И — уже в полусне — последняя отчетливая мысль: какая же она вся-вся — моя…
Меня разбудило пение птицы — одна-единственная короткая трель, музыкальная фраза, бесконечно повторяемая на все лады. И я вышел ей навстречу, на крыльцо, встречать восход. Уселся на гладкие каменные ступени, посмотрел на восток. С первым лучом солнца я почувствовал — рядом и сзади — ее, Симу. Вот она неслышно подходит, садится, обхватывает руками колени и кладет на них голову. Улыбается, смотрит на солнце, молчит.
— Еще очень рано…
— Пусть… Зато хорошо. Мне всегда жалко времени, когда хорошо…
— Ты в самом деле уверена? Правда — хорошо?
— Да, очень.
— И отчего же?
— От красоты. От того, что здесь — тихо. Оттого, что — дом…