История с «коровой вдвойне» была, разумеется, пустяком, однако весьма показательным: она ярко характеризовала цирковую среду. Вашек все больше привыкал говорить на жаргоне из французских, итальянских и английских фраз. Чешские рабочие, беседуя на родном языке, пересыпали свою речь исковерканными немецкими словами, и лексикон Вашека пестрел всеми оборотами и выражениями, какие только он слышал. Окружающие говорили по-французски, по-английски, по-итальянски, по-испански; Гевертсы иногда беседовали друг с другом по-шведски, госпожа Бервиц со Стеенговером — по-голландски, Ромео бранился или взывал к аллаху по-арабски и по-турецки. Словом, цирк Умберто напоминал Ноев ковчег, населенный представителями множества языков. Взрослые к этому привыкли, но у мальчика в голове царила полная неразбериха. Он изрекал иногда такое, что его не понимал даже родной отец, просивший перевести слова сына. Когда же Вашек начал употреблять еще и «машаллах», Буреш задался целью уберечь чешскую душу Вашека от полной ассимиляции.
Тогда-то он и извлек из темного угла связку книжек, при каждом удобном случае принимаясь читать вслух. Впервые он сделал это за ужином, после взволнованного рассказа Вашека о том, как тигры едва не подрались со львом. Гамбье готовил зверей к совместному выступлению, и в них вдруг проснулась стародавняя вражда. Не окажись рядом служителей с вилами, дело дошло бы до кровопролития. В «восьмерке» долго толковали о ненависти хищников друг к другу, и Буреш вдруг вспомнил, что об этом говорится даже в одном известном стихотворении. Приподнявшись, он стал декламировать: «Герман из Бубна был смельчаком, кто с ним помериться мог отвагой!..»
Его патетическая декламация поначалу вызвала улыбки, но вот слушатели посерьезнели и стали следить за рассказом поэта с профессиональным интересом.
Тут старик Малина сделал протестующее движение. Он явно собирался возразить, но решил дождаться конца. Далее в стихотворении говорилось о том, как Герман перевязал льву раны, и лев пошел следом за ним до самых городских ворот, и как они потом жили в Чехии, но вот рыцарь умер, и тогда лев «…три дня от жалости ревел, не пил, не ел и околел».
— Ну, это ты, Гонза, здорово завернул, — похвалил Буреша Малина, — вот только не верится мне, чтобы лев к ногам лег. Что-что, а уж этого не бывает.
— А почему бы и нет? — защищал Буреш фантазию Симеона Махачека[89]. Из благодарности…
— Не ляжет, — покачал головой Малина. — Ясное дело — он бы вцепился в этого тигра! Ежели лев с добычей, он кладет на нее лапу и ворчит или ревет. А после — в зубы, и давай теребить, опять же рыча. Вставь-ка это в стишок: мол, таскал тигра туда-сюда по дремучему лесу и ревел. Этого там не хватает.
— И еще кой-чего, — добавил Керголец. — Лев, точно, никогда бы не лег к ногам. Будь он даже покорный, как говорит Буреш, он самое большее потерся бы головой о ноги рыцаря.
— Что удивительного? — в непривычно серьезном тоне компетентно заметил Восатка. — Коринна тоже валяется перед Гамбье.
— Львица — другое дело, — возразил Керголец, — да и та просто валится на спину, а не ложится к ногам.
— Вообще-то, бывает, самец ложится перед донтером, — сказал Малина, — но только ежели он старый и ленивый.
— Да, как же, будет тебе старый лентяй драться с тиграми, — твердил свое Керголец, — он бы заревел и убежал. Даю слово — это была львица.