Так однажды, во время послеобеденного отдыха, госпожа Гаммершмидт с вязанием в сумке отправилась в фургон, над которым развевался красный флаг. Капитан Гамбье встретил ее весьма любезно, на столе сверкали белые чашки и золотистые рогалики, из большого кофейника вкусно пахло кофе. Госпожа Гаммершмидт говорила по-французски гораздо свободнее, нежели Гамбье по-немецки, так что капитан имел возможность блеснуть красноречием и остроумием. Заслушавшись его, госпожа Гаммершмидт и не заметила, как истек час отдыха и повозки снова тронулись в путь. Только когда колесо вагончика со скрипом наехало на камень и госпожа Гаммершмидт уколола спицей палец, она вскрикнула от изумления, свернула вязанье и ринулась к двери. Гамбье, однако, обратил ее внимание на то, что теперь, во время движения, нет смысла уходить, тем более что неизвестно, где находится фургон с кассой, и госпожа Гаммершмидт, поколебавшись, согласилась с его доводами. За это капитан показал гостье все шкуры и, сняв со стены голову тигра, рассказал о схватке с ним; он даже засучил штанину и показал на икре шрам от тигриных клыков. Госпожа Гаммершмидт замирала от ужаса и восхищения, в которое поверг ее бесстрашный великан; кстати, она заметила у Гамбье татуировку. Она не любила татуировки и всегда отзывалась о ней, как о мерзости, свойственной грубым матросам. Теперь же ей показалось, что это даже романтично — находиться рядом с иллюстрированным героем. Она испытывала какое-то давно забытое приятное волнение. Солнце уже было на закате, и в вагончике воцарился уютный полумрак. Осознав свои чувства, госпожа Гаммершмидт снова всполошилась: щит своей добродетели почтенная матрона уже не держала в руках. Чулок давно покоился в сумке. И тут с ней приключилось нечто такое, чего давно уже никто не замечал за вдовой, — она лишилась дара речи. Язык у нее стал заплетаться, и госпожа Гаммершмидт умолкла. Она беспомощно смотрела перед собой, прямо на одну из двух кроватей.
— Здесь спит мой помощник, — внезапно произнес Гамбье, перехватив ее взгляд. — Это не наилучший спутник, но в конце концов… Когда ты одинок…
Несколько оправившись, красная от волнения, майорша весьма опрометчиво выпалила:
— Безусловно… Вам больше подошло бы другое общество…
Гамбье раскрыл было рот, но вагончик неожиданно остановился и стал разворачиваться. Судя по доносившимся снаружи голосам, можно было заключить, что караван у цели. Это позволило госпоже Гаммершмидт избежать развития щекотливой темы.
— Наконец-то доехали, — с облегчением констатировала она, — мы весьма приятно провели день…
Гамбье энергично поддакнул. Дама поблагодарила за гостеприимство и распрощалась.
Спускаясь по лесенке, она обнаружила, что все фургоны расположились по кругу — дверцами к центру, словно дома на деревенской площади. Из вагончиков выходили мужчины и женщины, взгляды их устремились на госпожу Гаммершмидт, и от фургона к фургону, будто цирк Умберто и вправду был деревней на колесах, полетело:
— Эге, а Гаммершмидтиха-то от донтера вылазит…
Лишь один человек не обратил на нее внимания, хотя и сидел на лесенке противоположного фургона. То был старый Малина. Бригада Кергольца давно уже принялась за дело. Важное занятие нашлось и для Малины. Зажав между коленями голову козла, он красил ему бороду синей краской.
— А, козел redivivus![99] — заметила госпожа Гаммершмидт.