— «Гулливер среди лилипутов», как я и говорил, А когда выйдет слон — вступят фаготы.
Ганс ревниво следил за приготовлениями. Ведь дебютировали его воспитанник и лошади из его конюшни. Тем не менее он до последней минуты не знал, к чему их готовят. Для самостоятельного номера того, что они делали, было мало, это выглядело бы бедновато. Только когда Бервиц приказал Ар-Шегиру привести слона, Ганс понял, что это антре[100]. Все шло хорошо, но вот пони закончили выступление, и тут случилось неслыханное: Ганс кинулся на манеж до того, как директор разрешил всем разойтись. Бервиц нахмурился и стиснул шамберьер, готовый хлестнуть Ганса, а тот махал руками и кричал:
— Неверно! Неверно! Совсем не так!!!
От подобной дерзости Бервица передернуло, но Ганс продолжал взволнованно кричать:
— У антре нет конца, господин директор, извольте взглянуть! Разве это концовка для наездника — махнуть шляпой? А Вашку — наездник, господин директор, и Еленка — наездница, да еще какая!
Лицо Бервица помрачнело. Шамберьер в его правой руке вздрагивал. Но Петер сдерживался.
— Что ты хочешь сказать, Ганс? — ледяным тоном спросил он. Ар-Шегир на слоне, директорша у барьера, господин Сельницкий в оркестровой раковине замерли. Они знали, что в любую минуту может произойти взрыв. Но Ганс был уже не в силах остановиться.
— Дети уходят неладно, господин директор! Им бы не грех удалиться как наездникам!
— Как же именно? — Бервиц с трудом пересиливал себя.
— Лошадки в конце должны поклониться, когда они стоят возле Бинго! Подогнуть правую ногу! А тогда уже могут кланяться и дети!
— Дурень ты, дурень! — Бервиц понемногу остывал. — Разве Мисс и Мери умеют кланяться?
— Умеют, господин директор, — сопел Ганс, — видит бог, умеют, все наши пони умеют — ведь я обучал их этому полтора месяца.
Директор с минуту пристально смотрел в лицо конюху. Затем повернулся к Агнессе.
— Мадам, — крикнул он так, будто провозглашал новый закон на горе Синай, — сообщите в канцелярию, что на конюха Ганса налагается штраф в пять марок за самовольный выход на манеж.
И повернулся к кулисам.
— Ар-Шегир, Елена Бервиц и Вашку — приготовиться! Репетируем конец. Репетицию проводит конюх Ганс. Господин капельмейстер, не забудьте заменить музыку!
— Музыка останется та же, — обернулся господин Сельницкий к оркестрантам, — только после фаготов дадим туш F-dur. Благодарю вас, господа, начнем.
Внизу, на манеже, стоит Ганс. Его бросает то в жар, то в холод. Такого с ним еще не случалось: оштрафовали и в то же время поручили провести репетицию. Простодушный Ганс сбит с толку, растерян. Но вот к нему подходит директор и протягивает свой шамберьер. Ганс молча берет его, неловко кланяется и отходит к середине манежа. Директор большими шагами удаляется через вход для зрителей, и Ганс остается на манеже один. Он не знает, с чего начать, судорожно сжимает шамберьер, и от этого рука неожиданно начинает двигаться сама — шамберьер три раза щелкает в воздухе. Самое страшное позади. Ганс кивает в сторону кулис:
— Еленка, Вашку, пожалуйста, еще разок. А ты, Ар-Шегир, малость обожди. Алле!
Елена с Вашеком медленно выезжают на манеж.
— Стоп! — командует Ганс и, встав между детьми, показывает им, как нужно правой ногой дать пони знак поклониться, как отпустить поводья и откинуться в седле, чтобы лошадь не потеряла равновесия и встала в позицию. Дети пробуют, а Ганс тихонько уговаривает лошадок. Мери и Мисс понимающе фыркают: после четвертой попытки они уже уверенно подгибают правую ногу, вытянув левую вперед и склонив голову до самой земли, дети тоже кланяются. Затем из-за кулис вываливается слон Бинго, и лошадки повторяют поклон вместе с ним. Дело сразу идет на лад. Госпожа Бервиц хлопает в ладоши:
— Браво, Ганс!
Повторили четыре раза, пять, восемь, десять — поклоны получаются безукоризненно, обе лошадки, поднимаясь, трясут головами — в них пробудилось честолюбие исполнителей. Гигант Бинго задумчиво наблюдает за репетицией, высматривая — до какого места ему полагается дойти.