— Он опять лежит и не двигается. И опять весь в каких-то мухах. Почему он снова в мухах? Кэп же его вроде бы мыл.
— Это светлячки, Тони. Светлячки, а не мухи. Только не говори, что светлячки тоже питаются продуктами разложения.
— Не питаются. Взрослые светляки вообще ничем не питаются, у них редуцирован ротовой аппарат.
— Неплохие познания для человека, который только что делал вид, будто не способен отличить светлячка от мухи.
— Спасибо за комплимент, птичка. А где шарики? Он что, все продал?
Шарики! Страх и вина прошли по телу обжигающей ледяной волной: он не только не отработал часть потраченных на него денег, а, напротив, увеличил сумму. Но ведь птицы… Заставив себя открыть глаза, Джеймс выпрямил спину навстречу густой темноте, разбавленной свечением оранжевых лун. Светляки медленно расползались, мерцающим градом осыпаясь с его плеч и волос, превращая траву вокруг в поблескивающий искристый ковер.
Когда зрение приспособилось к ночному мраку, Джеймс поднял голову: перед ним стоял — черное на черном — поигрывая хлыстом, Тень.
Наверное, стоило извиниться, пообещать, что такое не повторится, но горло снова предало его, и голос пропал, и он смог кое-как, шепотом, выдавить лишь несколько сбивчивых слов о птицах и о свободе. Все трое, стоящие перед ним, разом, как один, посмотрели вверх, и Джеймс, повинуясь общему порыву, тоже вскинул голову: на верхней ветке, едва заметный в темноте, бился на фоне звездного неба маленький шарик.
— М-да, — сказал Тони после недолгой тишины. — А я думал, мы поручим ему продавать сладкую вату. Но ведь он, чего доброго, решит, что это разноцветные хомячки, томящиеся в неволе, и будет ползать по округе, запихивая вату во все щели и норки.
— Мы не продаем сладкую вату, — возразил Сэм. — У нас и автомата нет.
— Просто никто не хочет возиться, — заспорил Тони.
А Тень прошелестел:
— Уилсон, достань его.
— Так точно, — откликнулся тот, и Джеймс, пусть и съежившийся под взглядом Тени, невольно ощутил любопытство и благоговение при мысли, что сейчас увидит настоящий полет.
Величественная картина огромных развернутых серебряных крыльев запечатлелась у него в мозгу, а потом сильный порыв ветра ударил в лицо, и Джеймс невольно зажмурился. А когда открыл глаза, то успел заметить стремительно исчезающие очертания шарика, уносящегося в небо.
— Прости, босс, — крикнул Сэм сверху, — рука соскользнула. А выше не могу, сам понимаешь.
— Возвращайся, — каркнул Тень, хлыст в его руке подрагивал, как хвост большой рассерженной кошки.
Сэм спустился, и Джеймс, с трудом отведя глаза от хлыста, все же заметил, как Сэм ему подмигнул, и тугой ком, собравшийся внутри, чуть разжался от теплого чувства благодарности, освободив горло.
— Я… Я прошу прощения, — сказал он с усилием. — В следующий раз я постараюсь… постараюсь…
— Постараешься что? — произнес Тень голосом, напоминающим хриплое мурлыканье, и приподнял губу в кривой ухмылке, и вздрогнул, когда за его спиной — из звездного сияния, из мерцания светляков, из блеска оранжевых светильников — соткался Солнце, и на руку, сжимавшую хлыст, легли длинные пальцы.
— Что-то случилось? — спросил Солнце, уложив подбородок на обтянутое черным плечо.
Тень не ответил, зато ответил Тони — со скукой и широким зевком:
— Ничего особенного, Кэп. Просто избиение младенцев, точнее, жеребят. Флаттершай уснул на посту и проворонил полсотни баксов. Чего и нам всем желаю, в смысле, не ворон считать, как некоторые, а отправляться на боковую. Ты идешь, птичка? Мамочка и папочка разберутся с непутевым сыночком и без нас.
Тонкая черная змея с шипящим свистом бросилась ему в лицо — и бессильно опала, а звук удара вновь походил на столкновение с чем-то металлическим.
— Упс, папочка сердится, — сказал Тони театральным шепотом. — Или мамочка.
Он поймал взгляд Джеймса и пояснил доверительно:
— На самом деле я уверен, что они меняются. Спокойной ночи, Флаттершай, хорошей трепки и добрых снов. Кроссбоунс, Кэп, мое почтение.
Прихватив Сэма за крыло, Тони повлек его за собой, и вскоре отголоски их перебранки совсем стихли. Но трепки, предсказанной Тони, так и не случилось, потому что Тень, с нежданной осторожностью высвободив плечо, тоже ушел, и Солнце проводил его задумчивым взглядом.
— Там были птицы, — проговорил Джеймс тихо и отчаянно. — Они хотели… Им нужно было на свободу. Я отработаю деньги, но птицы…
— Я принес мороженое, — сказал Солнце. — Тебя не тошнило после еды?
Джеймс, умолкнув на полуфразе, покачал головой.
— Тогда, наверное, немного можно. Я сяду?
Места было достаточно, но Джеймс все равно торопливо сдвинулся, и Солнце опустился на освободившийся кусок брезента, слегка привалившись спиной к нижнему животу Джеймса, прикрытому сейчас пледом.
— Тебе не тяжело? Не холодно?
Джеймсу было только стыдно, но Солнце этого не спрашивал, поэтому он снова покачал головой, и тогда из белой полотняной салфетки появился вафельный рожок с подтаявшим шариком мороженого, сладко пахнущим ванилью, и они съели его, откусывая по очереди.
— Тони не было больно, — сказал Солнце, разглаживая салфетку на колене, она была практически чистая, лишь с крохотным пятном в самом углу. — Иначе Брок бы его не ударил.
Должно быть, лицо Джеймса стало недоверчивым, потому что Солнце опустил голову, пряча улыбку.
— Ладно, ладно, может, и ударил бы. Но уж точно не по лицу. А Тони… У меня самого порой кулаки чешутся, однако это совершенно бесполезно. Да ты ведь и сам пробовал.
Джеймс кивнул, соглашаясь, а еще подумал, что Тони, пусть и часто говорил очень неприятные и даже жестокие вещи, почему-то не чувствовался плохим, он вообще никак не чувствовался, и все сказанное им проскальзывало по сознанию подобно тому, как дождевые капли скатываются по стеклу, в то время как один лишь взгляд Солнца или брошенное Тенью слово оставляли в душе глубокие следы, вытравленные с той же неизбежностью, что и клеймо на его теле.
— Тони не плохой, — сказал Солнце, будто прислушавшись к его раздумьям. — Ему просто не хватает сердца.
— Сердца? — повторил Джеймс с удивлением. — Что случилось с его сердцем?
Солнце немного помолчал, быть может, размышляя, стоит ли рассказывать историю чужаку, или, возможно, выбирая, что именно стоит рассказывать, или же просто собираясь с мыслями — Джеймс не знал точно да и не мог знать — а потом пояснил:
— В прошлой жизни Тони был очень богатым и очень знаменитым, и занимался кое-чем… не слишком хорошим. То есть, он никого не убивал — я имею в виду, своими руками — да и вообще едва ли сталкивался с прямыми последствиями своего дела. Но однажды все-таки столкнулся. И тогда… Знаешь, со стороны он казался непробиваемым, а на самом деле был очень уязвим, и сердце у него было хрупкое.
— Оно не выдержало? — спросил Джеймс.
— Да. И Тони заменил его на механическое, собственного изобретения — прочное, долговечное, блестящее. А заодно укрепил все свое тело, чтобы больше никто никогда не смог его ранить.
— Это… полезно, — признал Джеймс после короткого молчания, когда сделалось ясно, что Солнце не намерен говорить дальше. — Но грустно.
— Да, — согласился Солнце. — Грустно. С ним можно уживаться, надо только пропускать многое мимо ушей.
— А Бро… Брок? — Джеймс сбился, потому что это незамысловатое имя не могло принадлежать Тени, не имело с ним ничего общего, и осыпалось серой пылью, едва слетев с языка.
— Брок, — повторил Солнце слегка нараспев. — Что именно ты хочешь о нем знать?
Знать? Но тьму — не знают, не хотят знать, ее сторонятся и опасаются, ее терпят и пережидают, и лишь изредка — любят, она — константа, незыблемая противоположность света и неизбежное зло, глубокая тайна, древний неизбывный инстинкт. Что Джеймс мог спросить?