- Это мои законные владения, доставшиеся мне по праву рождения.
- Не забывайте, что когда-то эти владения принадлежали Церкви, а ваши предки были только назначенными правителями, поэтому герцог Валентино предлагает вам в течение суток сдать ему ключи от города.
- На каких условиях?
- Как обычно. Вам обещана жизнь, неприкосновенность и свободное перемещение по стране, а взамен вы уплачиваете десять тысяч дукатов золотом и приносите присягу верности герцогу Валентино и Риму.
- Маловато, вам не кажется? - издевательски спросил Асторе. - А теперь скажите, что будет, если я откажусь.
- Мы возьмем город штурмом, после того как разрушим стены бомбардами. Вас, как мятежника, возьмут в плен и будут судить. Что касается выплат, то герцог все равно должен получить контрибуцию.
Асторе помолчал, потом крикнул:
- Боюсь, условия сдачи Фаэнцы герцогу Валентино нам не подходят. Передайте ему, что мы готовы сопротивляться, если он вздумает применять силу. Не смею вас больше задерживать, господа.
Посовещавшись, парламентеры повернули коней и поскакали прочь, провожаемые насмешливыми выкриками горожан со стен. Асторе устало повернулся ко мне; его лицо заливал дождь, но казалось, что он плачет.
- Наверное, не нужно было так грубо говорить с ними. - Он слегка улыбнулся. Подошедший Микеле одобрительно кивнул.
- Если б я был на вашем месте, ваше сиятельство, то высказал бы этим шакалам все, чего они заслуживают. Вы были еще очень сдержаны, уверяю вас.
- Хорошо. Посмотрим, что они теперь будут делать.
В течение дня армия расположилась лагерем на подступах к Фаэнце, на расстоянии больше полета стрелы. По оценке кастеллана, у Чезаре было примерно шесть-семь тысяч человек. Такая армия могла бы запросто одолеть гарнизон и ополчение Фаэнцы в открытом бою, но у нас было существенное преимущество - надежные крепостные стены.
Несмотря на непрекращающийся дождь и холод, мы с Асторе были на стене до самого вечера, пока синьор Кастаньини не посоветовал нам идти отдыхать. Уже в замке я понял, насколько замерз и вымотался, а на Асторе было просто жалко смотреть.
Наскоро поужинав вяленым мясом, хлебом и сыром, мы выпили горячего вина с пряностями и немного отогрелись, а потом забрались в мою постель и долго лежали, обнявшись, пытаясь выровнять бешеное биение сердца.
- На что они надеются? - с тревогой спросил Асторе. - Стены Фаэнцы способны отбросить десятитысячное войско.
- Стены можно проломить, - ответил я задумчиво, и он вздрогнул. - Ну, успокойся. Даже если они это сделают, то мы их остановим.
- Еще вчера я надеялся, что смогу испытать в бою свою шпагу, - сказал он. - Похоже, она пригодится мне не больше булавки...
Я потрепал его по голове.
- Ты отлично владеешь шпагой, Асторе. Лучше меня, это уж точно. Просто не все войны бывают честными. У тебя не будет выбора, когда ты окажешься лицом к лицу со смертью, и тебе придется сражаться тем оружием, которое предоставит судьба.
- Может быть, ты прав. Я еще слишком мало знаю о жизни и о войне. Оттавиано, мой дорогой... Иногда мне кажется, что ты намного старше меня.
Он наклонился ко мне, едва не касаясь губами моего лица, потом легонько поцеловал в щеку и прошептал в самое ухо:
- Ты такой красивый, такой сильный...
Мгновенно мне стало жарко. Я замер, не в силах помыслить о том, что он намеревается делать дальше. Асторе стал гладить мои плечи, и я несмело обнял его за талию.
- О боже... - сказал он. Его пальцы скользнули ниже, и я, затрепетав, подумал, что такие ласки были бы неуместны, но он лишь попытался устроиться поудобнее и неловко поправил на себе штаны.
- Асторе, я же просил тебя...
- Но ты не рассердишься, если я просто тебя поцелую?
Я помедлил с ответом, втайне наслаждаясь ощущением его гибкого горячего тела, потом кивнул.
- Думаю, не слишком.
Он взял в ладони мое лицо, вопросительно заглянул в глаза, потом несмело коснулся губами краешка моего рта. Все во мне перевернулось. Я потянулся к нему, продолжая прижимать к себе, и внезапно наши губы слились. Я уже помнил это ощущение, но тогда, в самый первый раз, я был чересчур пьян, чтобы оценить его по достоинству. Прерывисто вздохнув, Асторе вцепился в мои плечи и больно укусил меня за нижнюю губу, а потом я проник языком к нему в рот. Он застонал, изгибаясь в моих объятиях, и я больше не мог сдерживаться. Забыв обо всем на свете, я ласкал его, гладя по спине, бесстыдно забираясь руками под рубашку и сжимая крепкие бедра в порыве отчаянной страсти.
- Оттавиано...
Его жаркий шепот почти отрезвил меня. Голова у меня кружилась, член стоял так, что готов был разорвать ткань штанов, во всем теле полыхало безумное пламя.
- Продолжай, не останавливайся, - умоляюще прошептал он и попытался стащить с меня рубашку.
Я отодвинулся, дрожа с головы до ног, и тогда он, встав передо мной на колени, опустил глаза на свои встопорщившиеся внизу живота штаны.
- Мне кажется, я умираю... - сказал он и заплакал.
Я сел и обнял его, а затем нерешительно накрыл рукой его пах. Да, несомненно, он был на пределе, как и я сам. Его залитое слезами лицо склонилось ко мне, и я снова поцеловал его в губы, а затем стал ласкать пальцами твердый подрагивающий холмик.
Он потянулся к завязкам моих штанов, но я из последних сил попытался удержать его.
- Нет, Асторе, я запрещаю тебе.
- Почему? Но ведь ты тоже...
- Я понимаю, что тебе нужно больше, но мы братья и не можем позволить себе этого.
- Мне нужно что-то сделать с этим, - простонал он и сдернул с себя штаны.
При виде его напряженной мужской плоти я стиснул зубы. Разумеется, мы часто купались вместе, но тогда все было совсем иначе, мы оставались друг для друга просто детьми, а теперь он стоял передо мной, юный и прекрасный, и в его наготе был пугающий смысл, загадка и желание.
- Ладно, - сдался я. - Но тебе придется сделать это самому.
Вытащив собственный орган, я показал Асторе пример. Он улыбнулся и принялся ласкать себя, не сводя с меня восторженных блестящих глаз. Его дыхание участилось, став судорожным и глубоким, щеки раскраснелись. Я любовался им, он был моим богом, на которого я готов был молиться, и моим демоном, искушениям которого я не в силах был противостоять. Мои глаза застилал сладостный туман наслаждения, губы повторяли его имя, как заклинание, и когда непереносимая мука последней агонии заставила меня содрогнуться, брызнув на его грудь и живот струями жемчужно-белой влаги, он счастливо улыбнулся, потом вскрикнул, догоняя меня, и излился, закрыв глаза.
Упав рядом со мной на постель, Асторе принялся целовать меня, перемежая поцелуи с бессвязными словами любви и восторга. Я взял чистое полотно и тщательно вытер его и себя, моля Бога простить нас за грех. То, что я чувствовал в объятиях своего брата, не имело ничего общего с братской любовью. Кроме того, я осознавал, что близость с девушками не может принести мне такого полного и острого наслаждения, и это вызывало во мне настоящий ужас. Я не мог оторвать глаз от его лица, от вздымающейся груди, от тонких пальцев, нежно и благодарно поглаживающих мои запястья.
- Как я люблю тебя, - прошептал он с восторгом. - Оттавиано, прости... я не мог больше сдерживаться. Ты очень сердишься?
- Разве ты должен просить прощения у меня? Асторе, подумай, можно ли сердиться за любовь, но в глазах Бога нет большего греха, чем мы совершили. Ты сводишь меня с ума, заставляя испытывать неутолимые желания...
Он засмеялся.
- Одно твое слово - и я нарушу все христианские заповеди!
- Молчи, глупец. - Я накрыл его рот ладонью и покачал головой. - Может быть, ад ждет нас раньше, чем мы рассчитываем...
На следующий день солдаты Валентино принялись методично вырубать окрестные рощи и виноградники, расчищая пространство для артиллерии. Горожане угрюмо следили за этими грозными приготовлениями, и кастеллан высказал сомнение, что мы поступаем правильно, отказавшись от выполнения ультиматума герцога Борджиа.