Утерев рукавом лицо, я с удивлением заметил кровь. Ярость боя утихала, зато вдруг обнаружилось, что широкий рукав колета разодран застрявшей в нем стрелой, а окоченевшие ноги отказываются служить. Устало прислонившись к стене, я закрыл глаза, но отдохнуть не успел: почти сбив меня с ног, на меня налетел Асторе.
- Боже, Оттавиано! - Он стал встревожено тормошить меня за плечи. - Ты весь в крови! Черт побери, ты же мог умереть... Посмотри на меня? Ты не ранен?
Меня позабавила смесь радости и заботы в его голосе, а поминание бога и черта вообще заставило засмеяться. Он провел пальцами по моей щеке, стирая кровавую дорожку, поморщился.
- Я все время думал о тебе, - сказал он. - Я же не успел сказать тебе, чтобы ты не совался куда не положено. А ты бываешь такой бестолковый, если тебя вовремя не предупредить! Что с твоей головой?
- Пустяки, просто камешек упал. - Я все еще улыбался, глядя на его перепачканную сажей, но сияющую от возбуждения физиономию. - Ну, я хочу сказать, что основная часть камней сыпалась на головы солдат герцога Валентино, но сюда тоже кое-что долетело.
- Ты пропустил интересное зрелище, - усмехнулся Асторе. - Представляешь, их пушки продолжали палить по стене, пока их пехота штурмовала ров! Потом подоспели всадники, судя по виду, предводители, и стали оттаскивать своих солдат, как разъярившихся собак. Мы только успевали сбрасывать камни и поливать их кипятком, а артиллерия Валентино все это время помогала нам ядрами!
Я невольно рассмеялся вместе с ним.
- Я начинаю думать, что отрядами у Чезаре командуют дураки и предатели, - прокомментировал я. - А сам он будет вдвойне дурак, если не сделает с ними что-нибудь после всего этого.
Горожане ликовали, но я-то знал, что победу праздновать рано. Пролом в стене кое-как заделали, но отныне шансы прорваться в город у врага сильно возросли. К вечеру мы поняли, что новой атаки не последует, но ночью следовало быть особенно бдительными, и караулы пришлось удвоить. Ополченцы жгли на бастионе костры и грелись, с беспокойством поглядывая сверху на пестрящий огнями лагерь Валентино.
В городе славили Асторе и почему-то меня самого, хотя я не видел никакой своей заслуги в том, что неорганизованная и бестолковая атака войск завоевателя была отброшена.
В замке Асторе помог мне раздеться и забраться в ванну с горячей водой, а затем внимательно осмотрел меня со всех сторон.
- Не ранен, - заключил он удовлетворенно, - и то хорошо. Хочешь, я помогу тебе вымыться?
- Я не маленький, - проворчал я, потом, окинув его взглядом, улыбнулся. - Ну ладно, иди сюда, твоя светлость, поскреби мне спину.
Он сосредоточенно принялся растирать колючей мочалкой мои плечи и спину, думая о своем, и я решил, что он видел сегодня слишком много смерти. Когда он посмотрел на меня, смерть и страх еще плескались в его глазах непроходящей затаенной болью.
- Я думаю, завтра они вернутся, - сказал он, и его рука замерла на моем плече. - Нам снова придется убивать, Оттавиано.
- Да, я знаю, - отозвался я. - Ты никогда такого не видел, правда?
Он молча кивнул и снова принялся за свое прерванное занятие.
- Не думай об этом, - успокаивающе проговорил я. - Я боюсь, что смертей будет еще очень много, и нам придется привыкнуть к ним, чтобы не сойти с ума.
- Но что мы можем сделать? - горестно спросил он. - Я хочу, чтобы они убрались отсюда!
- Открой Чезаре ворота, - посоветовал я, - и нам больше не придется убивать.
- Проклятье! Тогда убьют нас самих! Я слышал, что герцог Валентино никогда никого не прощает.
- Это верно. Он мстителен, как все испанцы, и никто, вставший ему поперек дороги, не ушел от возмездия. А то, что мы сделали, несомненно, вызвало у него ярость и достойно мести.
Асторе задумался, потом наклонился и с нежностью поцеловал меня в рассеченный висок.
- Я отдал бы все на свете, чтобы он забыл про Фаэнцу, - прошептал он.
Я накрыл его руку своей и заглянул в печальные детские глаза.
- Тогда молись, мой ангел. Ибо только чудо может теперь спасти нас от его гнева.
Он заплакал, прижавшись щекой к моей мокрой ладони.
Утром следующего дня канонада возобновилась, но теперь солдаты уже не спешили штурмовать ров, дожидаясь, пока ослабленная кладка обвалится окончательно. В бессильном отчаянии защитники Фаэнцы наблюдали со стены, как медленно и неуклонно их город становится добычей терпеливого хищника по имени Чезаре Борджиа.
Я не нашел Асторе в замке, и мне сказали, что герцог встал еще до рассвета и уехал верхом в сопровождении Микеле и двух слуг. Странно, он не предупредил меня, что собирается уходить, и я гадал, куда он направился. Скорее всего, он уже взобрался на стену, подумал я и, прихватив с собой немного еды, отправился в город. Я уже успел привыкнуть к тому, что горожане видели во мне героя, и невольно приосанился, проезжая по улицам под приветствия встречных. Несколько раз я интересовался, не видели ли они Асторе, и был удивлен, когда мне указали в направлении собора.
Новый собор, начатый еще при моем деде, никогда не казался мне и Асторе достойным храмом Божьим. Может быть, дело тут было именно в его новизне, а может быть, в гробнице святого Савина, чьи мощи были привезены не так давно из Неаполя и освящены папой. Мы посещали службы время от времени, но не преисполнялись от них особенного вдохновения. Запахи ладана и свечного воска заглушались здесь ароматами еще свежего дерева, влажной штукатурки и красок.
Там-то и отыскался Асторе. Когда я вошел, он неподвижно стоял у алтаря, глядя на суровый лик распятого Христа и словно прося совета и наставления. Я улыбнулся против своей воли. Мой брат никогда не был святошей, и я не мог припомнить, чтобы он просил у Бога что-нибудь для себя. Видеть его в соборе было необычно, но теперь ему, видимо, было нужно побыть с Богом наедине. Я подошел и остановился у него за спиной. Он обернулся ко мне, бледный и растерянный.
- Я догадался, что это ты, - сказал он. - Хочешь, помолись.
Я быстро перекрестился на распятие и пробормотал Paternoster, единственную молитву, которую хорошо знал. Асторе с упреком посмотрел на меня, потом пожал плечами:
- Что до меня, я не могу здесь молиться. Может быть, когда у нас будет другой папа, я позову его освятить наш собор, и тогда что-то изменится. А пока Бог не слышит меня, а я никак не пойму, что он от меня хочет. Идем, наше место не здесь.
Едва мы вышли из собора, пошел дождь. Подхватываемые ледяным ветром капли летели в лицо, делая холод просто невыносимым. Асторе закутался в плащ до самых глаз и походил на нахохлившегося воробья. Взобравшись на стену, мы с облегчением увидели, что обстрел прекратился. Пушки Борджиа замолчали; может быть, у них кончились боеприпасы, а может быть, артиллеристы не желали продолжать стрельбу под дождем. В любом случае, это была долгожданная передышка.
Оставив Асторе греться у одного из костров, я обошел караулы и поговорил с ополченцами. Моя фляжка с вином, взятая из замка, пошла по кругу, и солдаты повеселели, отогреваясь. Кое-кто высказал мысль, что трупы во рву следовало бы сжечь, пока крысы и вороны не начали свое пиршество, раз уж герцог Валентино не заботится о своих павших. Я согласился. Еще несколько дней - и запах смерти поплывет над городом, угрожая болезнями его жителям.