Я вернулся на стену и поискал глазами Асторе. Его не было у костров, но на площадке бастиона я заметил одинокую закутанную в меховой плащ коленопреклоненную фигуру. Я подошел ближе и остановился в нескольких шагах позади, не решаясь потревожить его.
Он молился, беззвучно шевеля губами, и его распахнутые глаза смотрели в свинцовое небо спокойно и светло. Стоя в грязи на мощеной камнем площадке, он казался хрупким ангелом, отвергнутым Небесами, и мне стало казаться, что мягкий свет льется сверху на его голову и плечи. Я стоял, завороженно глядя на это чудо, пока до меня не стала доходить истинная причина - дождь понемногу сменялся снегом.
В наступившей вдруг тишине крупные белые хлопья летели с неба, опускаясь на холодные камни, их становилось все больше, и вот снег повалил сплошной стеной, гася все звуки и застилая мир пестрящей белой пеленой.
- Асторе, - негромко позвал я.
Он медленно обернулся.
- Я просил чуда, - сказал он, слегка приподняв брови - словно не веря. Снег запорошил его золотые кудри, как белая шапка.
- Я молился, Оттавиано, и Бог услышал меня.
Его улыбка была счастливой и немного растерянной.
За всю свою жизнь я не видел в Фаэнце такого снегопада. Должно быть, Бог и впрямь решил выручить нас на этот раз, хотя я, честно признаться, не слишком надеялся на его помощь. Только безумец станет атаковать город в такую погоду, подумал я.
Асторе подошел ко мне, и я обнял его, прижимая к себе с восхищением и любовью. Он поднял голову, и я, с трепетом взяв в ладони его лицо, поцеловал его в губы - очень нежно и осторожно. Прерывисто вздохнув, он качнулся вперед, и его ответный поцелуй был глубоким и страстным, неистовым и обещающим.
- Асторе...
- Ради тебя, Оттавиано. Ради нас. Ради Фаэнцы.
- Да, я знаю.
Мы стояли, обнявшись, в кружащемся белом хороводе снежных хлопьев, в чистой тишине обновляющегося мира, на крошечной площадке бастиона под суровым сизым небом, молчаливо взирающего на наш - уже прощенный - грех.
Снег шел весь день; он покрывал обожженную и залитую кровью землю, припорашивал трупы на поле и во рву, засыпал груды камней у пролома. Люди радовались как дети, удивленно глядя на летящие хлопья и подставляя им лица и ладони. Быстро стемнело, и лишь огни факелов разрывали белое безмолвие снегопада.
Поздно вечером мы с Асторе стояли у окна моей комнаты, глядя на тихо падающий снег, и долго молчали, потрясенные этим прекрасным зрелищем. Я обнимал Асторе за плечи, слегка касаясь щекой его влажных кудрей. Нам было хорошо, и молчание заменяло нам любые слова.
Потом он повернулся, положил руки мне на плечи и стал целовать - медленно и страстно, разжигая во мне ответное пламя. Думаю, никогда еще я так не хотел быть с ним, как в эти минуты. В его глазах был вопрос, и я кивнул, отметая все запреты. Его пальцы скользнули мне под рубашку.
- Здесь холодно, - прошептал я и прикусил краешек его уха. - Пойдем в постель.
Мы лежали, прижимаясь друг к другу, пока жар наших обнаженных тел не стал нестерпимым. Я начал ласкать его, с наслаждением касаясь гладкой кожи, любуясь быстрым биением пульса над мальчишеской ключицей, прижимая к себе гибкое трепещущее тело. Он улыбался, перебирая пальцами мои волосы и поглаживая плечи, пока моя голова опускалась все ниже.
- Оттавиано! - выдохнул он, когда я приник губами к его нетерпеливо восставшему члену.
На мгновение я поднял голову; глаза Асторе расширились, и я не мог бы сказать, чего больше было в их взгляде - стыда, ужаса или счастья. Засмеявшись, я приподнялся и поцеловал его в рот, а потом вернулся к прежней смелой ласке. Он вцепился в мои плечи, не говоря ни слова, и я мог продолжать, отдаваясь на волю собственных чувств. Это было так странно - я не знал, как далеко готов зайти, да и не думал об этом больше. Юный ангел, которого я держал в своих объятиях, был моим братом... и моим единственным возлюбленным.
Я ласкал его все неистовее, и он метался и стонал, подчиняясь моим губам и рукам, невольно торопя дело к неизбежному концу. Меня переполняло желание, и я чувствовал, что еще чуть-чуть - и он содрогнется в приступе ослепительного восторга. Он прерывисто дышал, временами вскрикивая, и вдруг напряженно замер, выгнувшись всем телом; охваченный страстью, я принял в себя последнее доказательство его наслаждения и прижал к себе его беспомощно вздрагивающее тело.
- Боже, - прошептал он, и я закрыл ему рот поцелуем. Он обнимал меня, пытаясь отдышаться, не веря и любя, мучаясь и восторгаясь, и слезы, катившиеся из его глаз, были слезами стыда и радости.
Он с нежностью гладил мою грудь, живот и бедра, шепча о своей любви, о том, как он хотел и ждал этой ночи, о том, как мучился от невозможности близости между нами... Я простил его. Я позволил ему все, чего он желал, потому что и сам не меньше желал того же. Когда я кончил, подчиняясь его нетерпеливым и не слишком умелым, но осторожным ласкам, сотрясаемый судорогой невыносимого наслаждения, мир словно исчез, подарив мне несколько долгих мгновений маленькой сладостной смерти, и я растворился в ней, словно подхваченное ураганом перышко.
- Асторе...
Его имя слетело с моих губ, и он тут же стал целовать меня, пробуждая к жизни, - настойчиво, горячо и нежно. Я улыбнулся, обнимая его. Нам не нужны были слова, да их и не могло быть теперь. А впрочем, мы и прежде часто понимали друг друга без слов...
Он уснул, доверчиво прижимаясь ко мне, безмятежным и счастливым сном ребенка, и я подумал, что никогда не отдам его безжалостной судьбе, но если будет суждено, погибну за него - или вместе с ним.
Поутру, выглянув в окно, мы увидели заметенную снегом городскую площадь. Снег лежал на крышах домов, скопился сугробами у стен, занес открытые лотки торговцев. По нетронутой глади тянулись одинокие цепочки следов ранних прохожих и караульных. Необычный сумеречный свет делал хмурую предутреннюю темноту зыбкой и почти мистической. Снегопад не прекращался, но снег летел уже не крупными хлопьями, а сеялся косой мелкой крупой, подхватываемой ветром. За завтраком кто-то из слуг пошутил, что скоро Сиену завалит снегом до самых крыш, а старик кравчий, качая седой головой, заметил, что непременно разыграется буря.
- Мои старые кости никогда не ошибаются насчет таких вещей, - сказал он.
- Как ты думаешь, Оттавиано, - обратился ко мне Асторе, - возможно ли еще одно чудо?
Я приподнял бровь и посмотрел за окна.
- Мы были бы ослами, если бы не попытались использовать эту непогоду.
- Выходит, ты думаешь то же, что и я. - Он усмехнулся и, прихватив со стола кусок пирога, направился к двери. - Идем, сегодня нам надо многое успеть.
На ходу застегивая куртку и надевая меховой плащ, я почти бежал за ним, уже прикидывая, что делать.
Он был тысячу раз прав, мой маленький братишка. Раз уж сам Бог играл нам на руку, следовало пользоваться Его добротой и не плошать. Мы поехали через город, заметаемые начинающейся пургой, и поднялись на стену, чтобы взглянуть на диспозицию врага. Не знаю уж, что намеревался предпринять герцог Чезаре, но похоже было, что его люди приуныли. Повсюду пылали костры, о возобновлении атаки на Фаэнцу не могло быть и речи - солдаты мерзли в палатках под открытым небом. Должно быть, тяжеловато день и ночь торчать в раскисшей грязи, под снегопадом, пытаясь поддерживать огонь отсыревшими сучьями...
Собрав командиров, я дал приказ построить отряды у ворот и вкратце объяснил им нашу с Асторе идею. Внезапная контратака могла привести врагов в замешательство, а то и вовсе обратить в бегство. У нас было теперь преимущество перед ослабленным холодом и непогодой войском герцога Валентино, а снегопад мог сделать нападение на какое-то время незамеченным. План понравился всем, кроме Микеле; хмуря кустистые брови, старый солдат заметил, что в рукопашной схватке неизбежны потери, а армия Валентино намного превосходит числом наши силы. Асторе был упрям: он заявил, что, не попытавшись напасть, мы не сумеем отогнать врагов от Фаэнцы. Меня беспокоили доводы Микеле, но я был уверен, что внезапная вылазка решит дело в нашу пользу.