Метель превратила день в сплошную серую мельтешащую мглу. Стараясь не производить шума, отряды болонской пехоты и ополченцев выступили из городских ворот и направились в сторону лагеря противника. Асторе по моему настоянию остался на стене наблюдать за ходом сражения. Он не хотел отпускать меня, но я должен был идти, как командующий войском.
Мы шли быстро, не произнося ни слова, лишь время от времени слышался легкий лязг оружия или шарканье ног. Возбуждение, страх и бесшабашная храбрость сделали мое тело подобным стреле, лежащей на ложе взведенного арбалета, - я готов был рвануться в битву в любой момент. Сжимая пальцами рукоять шпаги, я не чувствовал холода. Мне вдруг вспомнилось, как когда-то в детстве я взялся на спор переплыть реку, почти не умея плавать, и шел к воде, обуреваемый именно такими чувствами, как сейчас, причем главным из них, как мне помнится, была паника.
Сквозь пургу невдалеке уже виднелись слабые огни костров, когда в лагере кто-то заметил движение и поднял тревогу. Солдаты выбирались из палаток, застигнутые врасплох, но наши первые ряды уже подошли к ним вплотную. Завязалась рукопашная. Ополченцы Фаэнцы кинулись на врагов, в ход пошли пики и алебарды, а то и просто вилы, оглобли и лопаты. Пехотинцы шли в наступление более организованно, командиры выкрикивали короткие приказы, и растерянные желто-красные не успевали отражать их яростный напор. Выхватив шпагу, я собирался уже броситься в самую гущу сражения - но тут перед моим мысленным взором встало лицо Асторе. Я обещал ему вернуться. Что станется с ним, если я погибну и не увижу исхода битвы? Что с ним будет, когда войско Чезаре Борджиа войдет в распахнутые ворота Фаэнцы? Мне не следовало безоглядно рисковать своей жизнью, потому что вместо спасения я мог принести ему гибель.
Я видел, что, несмотря на неподготовленность врагов к нашей атаке, их численное превосходство все же дает себя знать. Как мог, я помогал своим, отбиваясь от солдат Валентино, и мы понемногу теснили их к виноградникам, оставляя на окровавленном снегу убитых и раненых с обеих сторон. Пар от дыхания смешивался в воздухе с летящим снегом; испуганное ржание лошадей, выкрики и вопли, звон оружия и скрип повозок создавали оглушительную какофонию, безумный аккомпанемент пляски смерти.
Мы шли по трупам, и моя шпага то пронзала чью-нибудь грудь или плечо, то чертила в воздухе тусклые следы, разбрасывая кровавые брызги, то сшибалась с другим клинком, наполняя сердце дикой яростью боя. Я был зверем, охваченным жаждой убийства, гладиатором, опьяненным близкой победой. Кажется, меня ранили в ногу, но я едва заметил это, отшвыривая с дороги мертвые тела.
- Синьор кастеллан! - крикнул кто-то. - Они отходят!
Я остановился, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, и огляделся. Наши отряды продолжали преследовать отступающих солдат Валентино. Войско герцога Чезаре отходило к лесу, и я осознал опасность дальнейшего преследования: уведя нас подальше от города, они могли получить преимущество и одолеть нас числом.
- Стойте! - крикнул я, перекрывая грохот битвы. - Возвращаемся! Прекратить преследование!
Бросаясь направо и налево, я принялся оттаскивать обезумевших солдат, и вскоре ко мне присоединились уцелевшие командиры отрядов. Наступление было остановлено, мы с ликующими криками смотрели вслед убегающей армии Борджиа.
- Уходим в город! - приказал я. - Всех раненых забираем с собой.
Оказалось, что кто-то предусмотрительно поймал вырвавшихся на свободу вражеских лошадей, и теперь они пригодились: на них в город можно было доставить часть раненых, причем не только наших, но и сражавшихся за Валентино. Тела убитых просто сложили на плащи.
Белый снег, красная кровь, черный пепел, серый дым. Бесчисленные следы в раскисшей грязи, брошенная походная утварь, разорванная одежда и сломанное оружие... Вот что такое война, подумал я, содрогаясь на холодном ветру; вблизи она вовсе не так возвышенна и не исполнена героизма, как пишут древние историки и поэты...
Поредевшие отряды потянулись к воротам Фаэнцы через вытоптанное заснеженное поле. Только теперь я, наконец, осознал, что довольно серьезно ранен в бедро. В город я вошел, тяжело опираясь на плечо Микеле и сжимая зубы, чтобы не стонать. А навстречу мне уже мчался Асторе.
- Оттавиано! Господи, да ты ранен! - В его голосе слышалась плохо скрытая тревога. - Что с тобой? Спасибо, синьор Лоретти, я сам...
- Пустяки, - отмахнулся я. - Микеле, мне нужно присесть и перевязать ногу. Ты не мог бы разыскать лекаря?
Солдат коротко поклонился и улыбнулся Асторе.
- Ваш брат держался мужественно, как подобает командору и благородному человеку, ваше сиятельство. Думаю, с ним все будет в порядке. Кстати, сейчас ему не помешало бы выпить чего-нибудь горячего.
- Тебе надо было надеть латы! - обратился ко мне Асторе, как только Микеле ушел. - И готов поклясться, ты лез в самое пекло!
- Асторе, прекрати хлопотать вокруг меня, как наседка. - Я уселся на бочонок у костра и, поморщившись от боли, вытянул ногу. - Сам знаешь, в латах очень трудно сражаться врукопашную, да и вообще ходить. Надо же было мне как главнокомандующему хотя бы поучаствовать в бою!
- Черт, - улыбнулся он. - Наверное, я тебе просто завидую. Я же видел, как вы погнали их прочь.
- Ничего веселого там не было. Мне кажется, мы дрались почти полдня. Нам повезло, что мы подобрались достаточно близко, прежде чем они забеспокоились.
- Но они убрались, Оттавиано!
- Далеко ли, хотел бы я знать?
- Неважно. У нас будет несколько дней передышки, мы залатаем стену, пошлем вестового в Болонью и получим еще подкрепление.
- Ты прав. Будем надеяться, что Чезаре Борджиа еще не скоро сунется сюда.
Пока подоспевший врач осматривал мою раненую ногу, Асторе топтался рядом, изо всех сил стараясь не показывать своего беспокойства. Рана оказалась глубокой, но не опасной. По словам лекаря, через неделю она должна была затянуться, при условии, что я воздержусь от новых сражений и не буду много ходить. Асторе пообещал держать меня в постели до полного выздоровления, что едва не вызвало у меня приступ хохота. В его глазах плясали искорки смеха, улыбка пряталась в уголках сжатых губ, но он сдерживался, напустив на себя огорченный и встревоженный вид.
Врач предложил мне провести несколько дней в госпитале, но Асторе с непритворным уже негодованием отверг эту мысль.
- Неужели герцогу Манфреди место среди раненых солдат? Вы полагаете, я не сумею позаботиться о своем брате?
- Ваше сиятельство не будет возражать, если я все же буду ежедневно посещать синьора кастеллана?
- О, я сам хотел попросить вас об этом.
Меня отвезли в замок и уложили в постель. Пока врач промывал и перевязывал рану, я терпеливо молчал, наблюдая за Асторе, который буквально не находил себе места от вида крови. Надо сказать, крови было предостаточно, так что даже я сам начал немного беспокоиться. Наконец, лекарь удалился, посоветовав мне пить травяной отвар и есть побольше мяса, и Асторе, усевшись на край постели, склонился ко мне.
- Тебе очень больно? - спросил он, коснувшись пальцами моей щеки.
- Не слишком. Поцелуй - и все пройдет, - пошутил я. Он с серьезным видом поцеловал меня в лоб, потом - в губы.
- Ты весь горишь. - Он покачал головой. - Лежи спокойно, я сейчас приду.
Выйдя в коридор, он позвал слугу и, вполголоса дав ему какие-то распоряжения, вернулся ко мне.
- Как мы смотрелись со стены? - спросил я с улыбкой. - Надеюсь, у тебя не было причин для недовольства?