- Но ты же не связан долгом, - слабо возразил я.
- Мой долг еще больше, - твердо заявил он. - Я останусь в Фаэнце, пока мы не победим - или не погибнем. У нас есть время, тем лучше. Ты вылечишь свою ногу, а я пока займусь подготовкой к дальнейшей обороне. Знаешь, ведь мы уже не те дети, которыми были летом. - Он улыбнулся, и мне захотелось обнять его. - Каково это - убивать людей?
- Я не думал об этом, - растерянно сказал я. - Может быть, просто было некогда. Кажется, я действительно прикончил двоих-троих, но для меня они были вроде кукол в красно-желтых мундирах. Когда я вспоминаю об этом, то ничего не чувствую. В бою все не так, и если твоя шпага протыкает тело, это всего лишь удар, отбрасывающий смерть от тебя самого. Почему бы тебе не спросить об этом кого-нибудь более опытного, например, Микеле?
- Микеле солдат, он только посмеется надо мной. - Асторе вздохнул и, усевшись за стол, вытащил бумагу, перья и чернильницу. Прежде чем начать писать, он задумчиво погрыз кончик пера, потом отложил его, чтобы высказать беспокоившую его мысль:
- Говорят, Чезаре Борджиа настоящий убийца.
- Верно. - Я вспомнил все слухи, что ходили об этом страшном человеке. - Он задушил собственного брата, потом еще мужа своей сестры, заколол одного французского епископа, а уж сколько прикончил не столь знатных людей - и вовсе не счесть. Если он не делает это собственными руками, то для такой работы у него есть целая свора палачей, готовых по первому его слову разделаться с кем угодно. Я слышал, что он получает удовольствие, глядя, как люди умирают мучительной смертью.
Асторе закрыл глаза.
- Это дьявол, а не человек.
- Ты все еще не жалеешь, что отказался сдаться?
- Заткнись. - Он сердито замолчал и начал писать, сосредоточенно склонившись над бумагой.
Я уже начал дремать, когда он скользнул ко мне под бок. Его обнаженное тело было теплым, но руки и ноги совсем замерзли.
- Подвинься, - сказал он, прижимаясь ко мне.
Я дотронулся пальцем до его маленького твердого соска, и он засмеялся.
- Ты скучаешь по девушкам? - Его холодные пальцы стали гладить мою грудь. - Не хочешь, чтобы я привел к тебе кого-нибудь?
- Интересно, кого это ты намерен привести, - пробормотал я, перехватив его ладонь и сжав в своей, чтобы отогреть. - Я сейчас не в том состоянии, чтобы развлекаться с девушками, знаешь ли, да к тому же тебе вряд ли удастся найти подружку поприличнее уличной девки.
- Полагаешь, я не мог бы... - закипятился Асторе, но я прижал ему палец к губам.
- Наверное, мог бы, - миролюбиво согласился я. - Зато я бы не смог.
- Посмотрим. - Он закинул ногу поверх моего здорового бедра, стараясь не причинять боли раненой ноге, и слегка потерся о мой пах коленом. Я невольно застонал, и он лукаво улыбнулся.
- Вот видишь. Если правильно взяться за дело, у тебя все получается. - Он поцеловал меня в плечо, в подбородок, в губы, и я почувствовал, как меня охватывает огонь желания. - Ну же, Оттавиано, отпусти мою руку, я уже совсем согрелся.
- Я заметил, - усмехнулся я, погладив его упругий член, упирающийся в низ моего живота. Он вскрикнул и изогнулся, нетерпеливо подавшись мне навстречу. - Черт, Асторе, моя нога!
- Прости.
- Иди сюда. - Я подтянул его ближе, и он уселся на мою грудь, стыдливо пытаясь прикрыться и еще не понимая, что я задумал.
Я обхватил его за шею и, притянув к себе, стал страстно целовать в губы, так что вскоре он уже стонал и извивался как уж, и так случилось, что когда он выпрямился, его напряженная плоть сама по себе оказалась у меня во рту. Я ласкал его, а он, в свою очередь, отыскав рукой мой орган, заставлял меня самого задыхаться от наслаждения. Его прикосновения будили во мне неистовое пламя, заставляя забывать обо всем, кроме всепоглощающей запретной страсти, которую я испытывал к нему. Ни одна девушка на свете не могла бы сравниться с ним. Чудесное смешение бесстыдства и робости, беззащитности и самоотречения, детской доверчивости и порочной чувственности делало его почти неземным существом. Когда его дыхание оборвалось на пике слепящего восторга, я сжал руками его талию, упиваясь судорожными волнами, прокатывающимися по его гибкому телу, и пил его влагу, наполняющую мой рот.
- Люблю тебя, - выдохнул он восхищенно и, соскользнув с моей груди, ртом и руками почти тут же довел меня до конца, в последний момент случайно задев повязку на раненой ноге, чего я, впрочем, даже не заметил. Мир исчез в шторме невероятного наслаждения; оглушенный, я бился в судорогах, и белое неистовое сияние затопило на время все мои мысли.
Асторе целовал меня, и я прижимал его к себе, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Эта страсть пугала меня все больше, между нами не должно было быть такой близости, и я знал, что рано или поздно Небо покарает нас... Так оно и вышло, но я снова забегаю вперед.
Нога моя заживала медленно, но на третий день я уже вставал и, хромая, ходил по замку, опираясь на плечо Асторе. Он ругал меня за нетерпение и требовал, чтобы я немедленно вернулся в постель, но мне достаточно было лишь коснуться губами его шеи или щеки - и он прекращал возмущаться. Я уже выздоравливал и с нетерпением ждал, когда смогу выйти в город: Асторе велел готовиться к рождественским праздникам, и на улицах царило оживление. Площадь перед ратушей понемногу заполнялась лотками и палатками, мальчишки лепили из подмокшего, но еще не растаявшего снега крепости и снежных баб, жители украшали свои дома флажками и лентами. Все это я мог пока только наблюдать из окна, но Асторе, каждый день выбиравшийся в ратушу, буквально лучился воодушевлением. Раскрасневшийся от холода, с сияющими глазами, он по-детски радовался предстоящему рождеству. Я давно приготовил ему подарок, заказанный еще летом одному из купцов в Венеции и доставленный мне по осени, когда началась вся эта суматоха, - "Метаморфозы" Апулея на греческом. Я надеялся, что книга Асторе понравится и отвлечет его от невеселых дум.
Через неделю я вышел на улицу и вместе с Асторе пешком отправился в ратушу, где был встречен советниками как герой. Мой брат улыбался, когда под приветственные крики я уселся рядом с ним и терпеливо выслушал все похвалы в свой адрес. На том же Совете Асторе прочитал письмо, доставленное из Болоньи. Джованни Бентиволио писал, что папа пригрозил отлучить его от Церкви, если он вздумает помогать Фаэнце, а для вящей убедительности своих угроз заметил, что дружба с французским королем не спасет изменников и клятвопреступников, кем бы они ни были. Герцог Джованни был крайне огорчен и встревожен судьбой Фаэнцы, но следующей жертвой гнева Борджиа могла стать Болонья, и он не мог выслать внуку подкрепления, не подвергая себя риску. Гонец, доставивший письмо, доложил, что чудом сумел проскользнуть незамеченным мимо караулов, выставленных Борджиа на дорогах. Все деревни были заняты солдатами, так что нечего было и думать о бегстве или попытках собрать небольшие отряды подкрепления.
Таким образом, нам оставалось теперь надеяться только на собственные силы. Венеция была далеко, да и не стала бы вмешиваться в распри маленького города со Святейшим Престолом. Когда Асторе закончил читать письмо, наступила тишина. Советники обдумывали сложившееся положение, а я гадал, долго ли мы протянем, когда вернется Валентино с основным войском. Что ж, Манфреди не сдаются, решил я, пусть Чезаре помается, прежде чем войдет в ворота Фаэнцы!
Зима выдалась суровая. Еще два снегопада случились до рождества, но к празднику снег окончательно растаял. В ратуше приготовили угощение, по случаю блокады несколько более скромное, чем обычно на рождество, и городские музыканты веселили гостей, наигрывая песни и рассказывая потешные истории. Я к тому времени окончательно поправился и лишь немного прихрамывал, ступая на раненую ногу. Впрочем, как я заметил, это обстоятельство скорее добавило мне шарма в глазах девушек. На меня смотрели как на великого полководца, героя и спасителя города. Несколько раз я ловил себя на том, что не отказал бы себе в удовольствии уединиться с одной из этих юных красоток где-нибудь в укромном уголке. Искушение было слишком велико, особенно когда какая-нибудь из них как бы невзначай касалась моей руки или садилась так близко, что я мог заглянуть в вырез платья. Асторе не спускал с меня глаз, и это раззадоривало меня, толкая на безумства, заставлявшие его ревновать. Я как раз флиртовал с юной дочкой казначея и уже осмелел настолько, что шептал в ее очаровательное ушко какие-то льстивые глупости, заставляя ее краснеть и смеяться, когда заметил, что мой братец тоже решил не терять времени даром. Сидевшая рядом с ним хрупкая блондинка с нежным личиком завороженно смотрела на него, а он с легкой улыбкой поглаживал ее руку, лежащую на колене. Девушка была прелестна, и я почувствовал, как в моей душе все переворачивается от жгучей ревности. Вот он наклонился, коснувшись губами ее уха, и стал что-то говорить, не выпуская ее руки.