Сходные числа, от 10 до 14,5 млрд. человек, заложены в сценарии некоторых американских исследователей (см. обзор литературы в [Кеннеди П., 1997]). Называют и бульшие числа – 15-25 млрд. Скрупулезный анализ проводимых расчетов и их методологии привел ряд экспертов к выводу, что вообще «представление о “пределах роста” является ложным» (цит. по [Капица С.П. и др., 1997, с. 249]).
В начале 80-х годов представители «ревизионистской школы» выступили за стимулирование рождаемости, подчеркнув, что с ростом населения увеличивается количество творческих личностей, способных обеспечить технологические, социальные и духовные перестройки. Наиболее обстоятельно этот тезис обоснован австро-американским экономистом и социологом, лауреатом Нобелевской премии Ф.А. фон Хайеком [1992].
Хайек показал, что демографический рост чреват опасностями постольку, поскольку он опережает рост социокультурного разнообразия, т.е. увеличивается количество «одинаковых людей». Когда множество людей желают одного и того же и владеют одними и теми же простыми навыками, они создают напряженность на рынке труда, конкурируют за ресурсы и наращивают их расход. Но когда увеличивается количество «разных людей», мыслящих непохоже и владеющих разнообразными умениями, параллельно умножаются социальные услуги. Отходы одних деятельностей становятся сырьем для других деятельностей, более полно вовлекая в единый круговорот вещественные и энергетические ресурсы. В итоге с ростом населения и потребления сокращаются расходы природных ресурсов и, что не менее важно, отходы социальной жизнедеятельности.
В той же парадигме прогрессисты обсуждают способы решения энергетической, продовольственной и других проблем. Они указывают на недооценку оппонентами объемов и потенциала имеющихся запасов плодородной почвы и энергоносителей, а также творческих возможностей человеческого ума; реальную же проблему видят в необходимости социальной, экономической, политической и психологической перестройки мирового сообщества (см. [Кеннеди П., 1997], [Лесков Л.В.,1998 –а, б] и др.).
От того, примем мы точку зрения «алармистов» (романтиков) или «ревизионистов» (прогрессистов), решающим образом зависит программа действий, особенно в демографической сфере. В первом случае следует направить основные финансовые и интеллектуальные усилия на пропаганду малодетности, а в идеале бездетности, и прочие депопуляционные мероприятия, причем, не надеясь на существенный результат. Во втором – на развитие образования, воспитания, систем профессиональной подготовки и переквалификации, удешевление, распространение и совершенствование информационных сетей и т.д.
Вторая стратегия, конечно, выглядит предпочтительнее для гуманиста, но это само по себе не может служить определяющим аргументом. Тем более что последовательное прочтение прогрессистского сценария, как выше отмечено, счищает с него лоск рождественской идиллии.
Особенно очевидны теоретические и эмоциональные коллизии современного прогрессизма при изучении экологического и генетического аспектов глобального кризиса. По сути дела, стержень прогрессистских подходов составляет дальнейшая «денатурализация» внешней и внутренней среды человека.
Предполагается, что биосфера будет все более превращаться в подсистему планетарной цивилизации (антропосферы) с возрастающей ролью искусственного управления. Допустимые объем и степень стихийной саморегуляции биоценозов, видовой состав и плотность заполнения экологических ниш будут определяться в соответствии с интересами единой социоприродной системы, т.е., в конечном счете, с потребностями культурного субъекта. Удельный вес биотических регуляторов будет последовательно сокращаться, и природа в целом – антропоцентризироваться, превращаясь в эрзац, памятник или, по выражению А.А. Брудного [1996], «знак самой себя».
Понятно, почему такая перспектива болезненно воспринимается не только «зелеными», но и широкой общественностью. Но еще сильнее шокируют прогнозы, связанные, по этому сценарию, с самим человеком.
Поскольку нас не устраивают ретроградные способы противодействия накоплению генетического груза (отказ от медицины и т.д.), реальную альтернативу могло бы составить последовательное вытеснение естественных механизмов биологической регуляции искусственными. Генная инженерия, превентивное отслеживание наследственных патологий, консервация клеток, клонирование, выращивание и трансплантация органов, внеутробные формы вынашивания плода и прочие пока еще полуфантастические кошмары будут означать вторжение инструментального интеллекта в самые интимные основы бытия.
Сегодня едва можно вообразить, какими злоупотреблениями и трагическими ошибками чревата столь немереная власть над организмом. И какое качество социального, нравственного и правового контроля необходимо для того, чтобы злоупотребления и ошибки не привели к необратимым катастрофам.
Но и это еще не все. Согласно прогрессистскому сценарию, будет неуклонно возрастать роль автоматизированных систем хранения и переработки информации в жизнеобеспечении общества. Их внедрение во все сферы человеческой деятельности – необходимое условие для того, чтобы радикально повысить удельную продуктивность производств, уровень жизни, качество медицинского контроля, предотвращать и смягчать потенциальные конфликты, исключив кровопролитные формы их разрешения и т.д. Но, увы, рисующийся взору энтузиастов информационный рай [Гейтс Б., 1996] – не более чем очередная утопия.
На заре кибернетики крупнейший математик Дж. фон Нейман теоретически доказал, что количественное наращивание мощности и быстродействия ЭВМ рано или поздно приведет к непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффектам. В середине 80-х годов немецкий ученый В. Циммерли заметил, что тенденция уже приобрела реальные очертания. Он назвал ее парадоксом информационных технологий: контроль за функционированием компьютерных систем обеспечивается посредством более сложных систем, и таким образом машинный интеллект неуклонно обособляется от человеческого [Zimmerli W., 1986].
Имеются и специальные аргументы в пользу того, что самообучающаяся система с рефлексивной моделью мира, квазипотребностными механизмами автономного целеполагания, способная оценивать успешность действий, отношение между общими и частными задачами, испытывать аналоги удовлетворенности и неудовлетворенности и т.д. – такая система не будет вечно оставаться «машиной» в привычном смысле слова. Включение же в электронную конструкцию белковых молекул (биочипов), выращенных в генетической лаборатории и ускоряющих искусственное формирование сенсорных органов, должно особенно впечатлить тех, кто склонен придавать большее значение субстратным (органика – неорганика), чем функциональным признакам. Впрочем, биочипы – вероятно, только промежуточное решение, если иметь в виду поразительные перспективы нанотехнологий (см. раздел 1.1). Все это дало основание американскому ученому Г. Моравеку [1992, с. 34] заявить: «Недалек тот час, когда наши механические рабы обретут душу».
Что же произойдет потом? Автор приведенной цитаты, один из самых знаменитых специалистов по робототехнике, основатель крупнейшей в мире программы по изучению роботов, в книге [Moravec H., 2000] попытался это предугадать, используя дарвиновскую модель борьбы за существование. Он провел параллель с тем, как 10 млн. лет назад, после образования Панамского перешейка, плацентарные млекопитающие Северной Америки проникли в Южную Америку и за несколько тысячелетий извели обитавших там сумчатых.
Нечто подобное, но за гораздо меньший срок, приличествующий XXI веку, должно произойти и теперь. Роботизированные производства, конкурируя между собой за вещество, энергию, пространство и информацию, настолько повысят цену этих ресурсов, что они станут недоступными для людей; последние будут, таким образом, обречены на вымирание.