Сенека не слишком заботится о литературном совершенстве, только об истине. На самом деле он был достаточно талантлив, чтобы выразить свою мысль и облачать ее в красноречивую форму. Его философские постулаты и их развитие на основе старых формул стоической школы обновляются в духовном опыте исключительной остроты.
Стиль Сенеки (столь далекий от цицероновского периода[262]) оказывается в такой же степени методом мышления, как и формой письма. Понятно, что вокруг него сформировалась школа молодых людей, жаждущих обновления, бунтующих против эстетики (ставшей для них банальной) великой классической прозы. Сенека среди них был удостоен всеми знаками уважения. Прозаик поразительной силы, он писал и стихи, но этот его талант не стоит внимания. Его трагедии, которые сохранились, на современный взгляд кажутся предназначенными не для сцены, а для чтения. Однако они, вполне возможно, предназначались для сцены и, конечно же, с этой целью создавались. Эти трагедии так же исполнены богатого содержания, мысли, что и его диалоги и письма о нравственности. Конечно же, молодой Нерон был очарован этой исключительной легкостью и строгостью, которыми отмечены и произведения Лукана, контрастируя с некоторой прямолинейностью у Персия. Но литературной школе Сенеки не суждено было существовать долго. С эпохи Веспасиана Квинтилиан стремился вернуть молодых к почитанию традиционных принципов классицизма, которые способствовали, хоть и ненадолго, упадку латинской литературы.
Среди великих творческих созданий эпохи Нерона следует назвать роман Петрония «Сатирикон», о котором не стоит слишком сожалеть, что он предстал перед нами в неполном виде.
Впервые в античной литературе автор рассказывает в прозе о приключениях персонажей, которые не являются героями легенд или истории. Это персонажи — современники автора: два недоросля, сбежавшие из школы, бродяжничают в Южной Италии и живут чем и как придется; богатый сириец, преисполненный тщеславия в той же степени, что и простодушия; развратные и влюбленные женщины, простой народ, который часто посещает общественные места, портики и трактиры от Неаполя до Тарента. Старый латинский реализм получил здесь талантливое художественное выражение: свободный дух, постигающий картину мира, способность не быть одураченными видимостью и презирающий правила приличия.
Спустя несколько лет подобный взгляд проявляется и у Марциала, «Эпиграммы» которого раскрывают перед нами Рим эпохи Флавиев; написанные легкими стихами, они представляют и карикатуры, и тонкие образы, и пикантные анекдоты, интерес к которым как к документальному описанию нравов современного автору Рима неисчерпаем.
Современник Марциала Ювенал напоминает о страстности Персия. Он писал «Сатиры», но под его рукой старый национальный жанр утяжелен риторикой, они лишены той легкости, которую демонстрировал Гораций. Кажется, будто жизненная сила истощается, несмотря на богатство формы. Ювенал слишком поздно хотел, чтобы Рим оставался в эпоху Траяна и Адриана таким же, каким он был во времена Августа.
И если некогда латинская литература была только италийской и выходила в какой-то степени за рамки римской общины, то теперь ситуация была противоположной: императорский Рим, впитывающий восточные влияния, приводил в замешательство тех писателей, взгляды которых на мир нам представляются исключительно ограниченными. В этом отношении Ювенал (уроженец Аквинума в Кампанье) не отличается от Тацита или Плиния Младшего, которые тоже были италиками, выходцами из провинции, с ее ограниченностью и односторонностью. «Анналы» Тацита, написанные им в зрелом возрасте, показывают историю царствований, сменявших друг друга от Тиберия до Нерона, и все они описаны без малейшей симпатии (история Светония[263] идет от Цезаря и доводит до Домициана). События свершаются людьми; побудительные причины происходящего пытался дать Тацит, предпочитая выбирать изо всех возможных мотиваций поступков людей самые низменные. У него есть и другие оценки человеческой природы. История для него — драма, в которой противостоят представители сенатской аристократии и окружение принцепсов; желание служить государству, с одной стороны; с другой стороны, зависть, жадность, придворные интриги — о них историк подробно, с удовольствием рассказывает. В истории Тацита мало ощутим подлинный масштаб проблем империи, основная тяжесть которых давила на провинции, и, чтобы понять истинное положение дел, именно к изучению этих проблем прилагают усилия современные историки. Тацит смотрит на историю династии Юлиев — Клавдиев с точки зрения старых категорий, которые имели ценность, когда Рим был маленьким поселением, мучимым борьбой партий, заговорами, коалициями знатных семейств. В этом отношении его взгляды в значительной мере устарели. Он сохраняет «республиканские ценности», однако прекрасно понимает, что императорский режим является необходимостью. Такая позиция была интеллектуально удобной. Его критика принципата Юлиев — Клавдиев еще более непримирима еще и оттого, что она обращена против режима, уже отдаленного во времени, официально осужденного политической доктриной Антонинов[264].