В свете истории мы осознаем, что их ответ был бы нелеп, если за критерий добра взять проявление творческой энергии. В том всеобщем смешении, которое возникло при вторжении греческой цивилизации в цивилизации Сирии и Ирана, Египта, Вавилонии и Индии, общеизвестное бесплодие гибрида обрушилось не только на правящий класс эллинского общества, но и на тех людей Востока, которые до конца прошли противоположные пути «иродианства» и «зелотства». Единственной сферой, в которой греко-восточное космополитическое общество, несомненно, избежало этой участи, были самые низы восточного пролетариата, типичным символом которого был Назарет; из этих низов в явно неблагоприятных условиях явилось несколько самых мощных творений, когда-либо достигнутых человеческим духом, — соцветие высших религий. Их отзвук проник во все земли и до сих пор звучит у нас в ушах. Их имена — имена силы и мощи: это Христианство, и Митраизм, и Манихейство; поклонение Богоматери и ее умирающему и воскресающему супругу-сыну, известным под именами Кибелы-Изиды и Аттиса-Озириса; поклонение святым мощам: махаянистская школа буддизма, которая — изменяясь от философии к религии под иранским и сирийским влиянием — озарила Дальний Восток индийской идеологией, воплощенной в новом искусстве, навеянном греческим влиянием. Если эти прецеденты что-нибудь значат для нас — а это единственные лучики света, способные проникнуть сквозь тьму, скрывающую от нас будущее, — они предвещают, что мир ислама, включаясь в пролетарские низы нашей более поздней западной цивилизации, в конечном итоге сможет конкурировать с Индией, и Дальним Востоком, и Россией в воздействии на будущее неисповедимыми для нас путями.
И правда, под воздействием Запада глубины мира ислама уже всколыхнулись, и даже сейчас мы можем заметить определенные духовные движения, могущие стать зародышем будущих высших религий. Западному наблюдателю придут на ум движения бахаистов и Ахмадийя, которые начали засылать своих миссионеров из Аккры и Лахора в Европу и Америку; однако на этой стадии прогнозирования мы достигли лишь своих геркулесовых столбов, где осторожный исследователь остановится и воздержится от дальнейшего плавания в открытом океане будущего, о котором он имеет лишь весьма приблизительное представление. Если и есть какая-то польза в рассуждениях о грядущих событиях, то более точный прогноз мы можем делать лишь на ближайшее будущее; исторические же прецеденты, которые мы берем в качестве ориентиров, свидетельствуют о том, что религии, возникающие при столкновении цивилизаций, достигают зрелости лишь через много столетий, но в столь затяжном состязании зачастую побеждает темная лошадка.
Шесть с половиной веков отделяют год, когда Константин провозгласил свое покровительство христианству, от того времени, когда Александр Великий пересек Геллеспонт; пять с половиной столетий разделили эпоху первых китайских пилигримов в Святую землю буддистов Бихар и время Менандра, греческого властителя Хиндустана, обратившегося к индийским буддийским мудрецам с вопросом: «Что есть истина?» Нынешнее влияние Запада на мир ислама начинает чувствоваться несколько сильнее, нежели полтора столетия назад, но, очевидно — и это доказывают приведенные выше аналогии, — влияние это вряд ли сможет иметь сравнимый с ними эффект в обозримом для нас будущем, поэтому любая попытка предсказать возможные последствия была бы непроизводительным упражнением фантазии.