Это старинное равновесие — ложное. С XIII века, вопреки видимости, разрыв в сфере технологий между ориентированным на Европу Средиземноморьем и остальным миром непрерывно возрастает. Опираясь на внушительный ряд предшествующих исследований, мы, следуя Фернану Броделю, за последнее время предприняли ряд подсчетов, результаты которых перед вами. Превосходство Европы своими корнями — теми, что не вызывают сомнений, — уходит в осуществленный европейцами двойной выбор: в пользу мясного питания, основанного на животных белках, и в пользу животной тягловой силы. С XV века наблюдается увеличение количества животных белков в рационе европейцев (постепенный спад в XVI веке; в XVIII веке, по-видимому, достигается тот уровень, который можно считать соответствующим XIII веку). Если оставить за скобками этот относительный проигрыш, то Европа во многом черпает свой биологический потенциал из обширного резервуара легко усваиваемых аминокислот. «Роскошно» питающихся европейцев можно, несмотря на региональные различия, глобально противопоставить остальному человечеству. Для XVIII века это будет справедливо. Помимо того, плотоядная Европа в массе своей использует мускульную силу животных. Мы с удивлением обнаруживаем, что в середине XVIII века — и, без всяких сомнений, дело обстоит так уже с конца XVII века — каждый житель Европы располагает энергетическим ресурсом, в среднем в 25 раз превосходящим его собственную физическую силу. В этот момент не имеет значения — не будем об этом забывать (именно поэтому в XVIII веке демографический рост вызвал в Европе, в отличие от Китая, прорыв в технологиях и индустриальную революцию), — что за это преимущество европейский человек вынужден платить дорогую цену в виде серьезной угрозы собственному существованию. В эпоху, предшествующую индустриальной революции, этот двигатель тяжелым грузом давит на «теоретически возможный максимум» населения; его воздействие накладывается на затраты, которых требует питание на основе животных белков.
Как бы то ни было, одно обстоятельство практически не вызывает сомнений: в начале XVIII века в распоряжении жителей Европы имеется по одному ресурсу на душу населения, в 5 раз более мощному, чем те, которыми располагают китайцы, и в 10–15 раз по сравнению с теми, которые доступны представителям других цивилизаций и культур. Европа владеет несколько большими техническими средствами, чем весь остальной мир, вместе взятый. Не правда ли, меньше всего в этом беглом обзоре удивляет свидетельство того, что оппозиция «развитые страны — страны третьего мира» уже существовала к началу эпохи Просвещения? Несомненно, она появилась еще в XIII веке, а возможно, и раньше. Неравенство, которое эпоха Просвещения сделает явным, уходит корнями в очень древние времена. Комплекс идей, которые обитатели Средиземноморского бассейна воплотили в Египте и Междуречье примерно за 3500–3000 лет до н. э., был реализован в Китае пятнадцатью столетиями позже. Индия, Америка, оставшаяся небольшая часть мира идут следом. Больше всего другим цивилизациям и a fortiori культурам не хватает времени. Старая Европа — и юный Китай. Старая Европа — и юные культуры. Время не купишь.
Мы надолго остановились на изначальном равновесии — равновесии, которое история эпохи Просвещения самым серьезным образом изменила, разумеется, в пользу Европы. Двумя поворотными датами служат 1680—1690-е и 1750—1760-е годы. 1680—1690-е — эти круглые даты в первую очередь американские. Американский фронтир, который оставался стабильным с середины XVI века, возобновляет продвижение. Начинается все в Бразилии. Рост Бразилии воплощают две цифры: 60 тыс. жителей в конце XVI века, 2 млн. — в конце XVIII. Бразилия приобретает форму и плотность минимум на сто лет позже испанской Америки. При этом она предвосхищает историю Северной Америки. К 1680—1690-м годам редкая ткань португальского присутствия в Бразилии включала от 400 до 500 ты с. кв. км территорий, занятых скорее на бумаге, чем в действительности; к 1750 году Бразилия практически повсюду подходит к границе необъятной амазонской сельвы. Она насчитывает 3 млн. кв. км. В 1674 году основан Манаус, в 1718-м — Куяба, в 1731-м — Мату-Гросу, в 1739-м — Вилла Боа. Оборот золота и алмазов, повлекший за собой многократное расширение пространства, набирает силу в последние годы XVII века. По кривой поступления золота в Лиссабон можно проследить стремительное продвижение «границы» приисков через плато Минас-Жерайс: 725 кг в 1699 году, но уже 4,35 т в 1703-м, 14,5 т в 1715-м, 25 т в 1720-м и регулярно по 14–16 т в 1740–1755 годах.