Вообще для понимания Соборных решений надо уметь заметить не только то, о чем и как говорится в его решениях, но и то, о чем в них умолчано. Темой Собора было осмысление места Церкви в современном мире. Понятно, что в этом мире есть много и нового и неприемлимого для церковной традиции. То есть - много поводов для анафем. Если знать - что и в каких интонациях обличается в некоторых современных церковных и околоцерковных изданиях и в приходских проповедях, то оценки Собора нельзя не признать чрезвычайно сдержанными. Так - Собор не осудил экуменические встречи и диалоги, не провозгласил (вопреки желанию отдельных его участников), что у католиков нет Христовой благодати и для неправославных христиан закрыта возможность спасения… Уклонился Собор и от того, чтобы наложить однозначный запрет на использование (неабортивных) контрацептивов - предоставив каждой семье решать этот вопрос на исповедальной встрече со своим духовником.
Вот еще пример соборной "игры на акцентах". В деянии Собора о прославлении новых святых главой сонма новомучеников назван… Нет, не расстрелянный Царь Николай, а патриарх Тихон. Тем самым Собор отстранил популярное во многих церковных изданиях верование в то, что мученическая смерть Царя исключительна, что его подвиг решительно превозносится над подвигом других исповедников и что вообще Николай Александрович есть "Царь-Искупитель", своей кровью искупивший грехи всего русского народа… Это упоминание именно патриарха во главе собора новомучеников я бы назвал здоровым клерикализмом.
Еще пример того, как на сугубо церковном языке Собором были расставлены акценты - прославление в лике священномучеников митрополита Арсения (Мациевича). Когда по истечении 14-ти лет заточения его камеру размуровали, чтобы вынести тело - на стене была прочитана надпись, выцарапанная гвоздем: "Благо ми, яко смирил мя еси, Господи"… Нет, это не один из сотен иерархов, брошенных в застенок большевистской властью. В Ревельской тюрьме митрополит Арсений оказался по воле императрицы Екатерины - ибо воспротивился ее указу о конфискации церковных земель. И хотя в императорском указе говорилось, будто "Оный же Арсений имел на сердце собственное и ненасытное обогащение" - Собор 2000 года подчеркнул в исповеднике Арсении "нестяжание"...
Как видим, прославляя последнюю царственную семью, Собор тем самым дал понять, что он не канонизирует все трехсотлетнее правление Романовых.
Не означает это и канонизацию Церковью самого принципа монархического правления. Недавно в лике святых была прославена блаженная Матрона Московская - слепая от рождения женщина, прожившая свою жизнь уже в советские годы в абсолютной нищете… Но странно было бы из того, что Церковь преклонилась перед подвигом этой старицы, сделать вывод, будто Церковь тем самым канонизировала слепоту и нищету…
И вновь нельзя не заметить, что в целом деяния Собора вполне равновесны: канонизация последнего русского Царя совмещается с принятием "Социальной концепции", которая совершенно очевидно исходит из того, что принцип свободы совести, то есть отделенности Церкви и государства, вошел в жизнь России всерьез и надолго. В столетия "константиновской эпохи" церковным иерархам казалось, что они приручили Левиафана государственности. Но в ХХ веке он сорвался с церковного поводка и устроил свой кровавый пир… Потому Церковь вновь напоминает государству, в какую келью она его не допустит: "Церковь должна указывать государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к установлению всецелого контроля за жизнью личности, ее убеждениями". Это - слово той Церкви, которую в сервилизме (услужничестве властям) не обвинял лишь тот журналист, что не знал этого словечка по собственной безграмотности…
Лишь второй раз за последние сто лет (после Собора 1917-1918 годов), а, может, и за всю свою тысячелетнюю историю, Русская Церковь смогла спокойно и свободно посмотреть на свою внутреннюю жизнь и на внешний мир. На этот раз она открыто сказала: мы готовы к диалогу. Но этот диалог мы будем вести не ради самого диалога и не ради удовлетворения контролирующих и рецензирующих инстанций. Мы его будем вести ради свидетельства о нашей системе ценностей. Мы свободны в выборе своей веры, но несвободны в деле ее реформирования (ибо не мы создали православное христианство - не нам его и ревизовать). И потому при диалоге с миром мы честно свидетельствуем о том, через какие пределы мы переступать не будем, где - предел наших возможных уступок… Так, например, Собор, честно вызывая на себя… нет, не огонь, а лай "демократической прессы" - признает: да, мы хотели бы видеть христианские ценности проникшими во все поры человеческой жизни. Мы хотели бы видеть и общественную и государственную жизнь просветленными Евангелием. Мы действительно храним теплую память об идее православной монархии. Но мы понимаем, что сегодняшние политические реалии далеки от наших желаний. Но мы не бунтуем против этих реалий. И честно говорим, почему мы их принимаем - потому что "принцип свободы совести оказывается одним из средств существования Церкви в безрелигиозном мире, позволяющим ей иметь легальный статус в секулярном государстве и независимость от инаковерующих или неверующих слоев общества"... Очень многое в "социальной концепции" написано не от лица сообщества людей, стремящегося к власти, а от лица сообщества, готовящегося к новой волне гонений на себя…