Потом отец придирчиво проверял прочность шнуровки на Лёнькиных коньках, самолично застёгивал куртку сына на все пуговицы, тщательно повязывал ему на шею шарф, и, вернув в буфет пустую посуду, Ковалёвы возвращались на лёд. Они катались ещё час или даже полтора. Ближе к вечеру на катке становилось многолюдно, на лёд выезжали главные городские виртуозы конькобежного спорта и фигурного катания, и начиналось подлинное шоу. Парни носились, как угорелые, во всех направлениях — и по часовой стрелке, и против неё, — прыгали, задирали ноги и устраивали силовые игры со сверстниками, совсем уже не слушая отчаянные возгласы диктора, который призывал расшалившийся молодняк к порядку; девушки же — стройные, высокие, красивые, — желая, очевидно, привлечь к себе внимание, пронзительно взвизгивали, громко смеялись и, принимая эффектные позы, старательно вычерчивали на ледовом поле замысловатые фигуры.
— Ну вот, — шутил отец, — старикам и детям здесь больше нечего делать.
Они возвращались в раздевалку, переобувались и шли домой. Отец молчал, а Лёнька тихонько напевал что–то из репертуара Ободзинского:
Они шли домой и наслаждались привычным уже, но каждый раз таким волнующим ощущением: ах, каким надёжным теперь казался им тротуар под ногами! Ах, какой мягкой была теперь обувь, а походка — упругой и бесшумной, как у кошки!..
А дома их встречала мама. Она бросалась к Лёньке так, словно не видела его по меньшей мере год, — помогала ему, как маленькому, раздеться, восхищалась Лёнькиным румянцем (как будто это и впрямь что–то особенное), вела сына умываться, а если была горячая вода, заставляла его влезть в ванну и греться. «Недолго, минут пятнадцать, пока согрею ужин», — говорила мама. А после горячей ванны и сытного ужина — что же ещё? Спать, спать…
7
По воскресеньям Лёнькины родители ездили на базар за продуктами. Вставали очень рано, часов в пять или шесть, — отец говорил, что потом там делать нечего, цены уже не те, да и купить нечего. Собирались тихо, неслышно, чтобы не разбудить сына. Лёнька ещё спал, когда родители, бодрые и возбуждённые, возвращались домой с сумками и авоськами, полными фруктов и овощей, и принимались готовить завтрак, продолжая негромко обсуждать цены на картошку, лук и помидоры. Лёньке поначалу было очень жалко родителей. Ему казалось, что это слишком уж тяжело — вот так, в выходной день, ни свет ни заря подниматься с постели и в переполненном автобусе ехать куда–то на окраину города за огурцами и морковью. Но однажды довелось попасть ему на рынок вместе с отцом, и Лёнька понял, что тут что–то есть: какая–то непонятная интрига таится в этом упорном поиске продуктов получше и подешевле. Возникает чувство, напоминающее азарт завзятого рыболова, который уже подходит к поросшему ряской пруду и на ходу разматывает снасти, предвкушая невиданный улов. Ты знаешь, что килограмм молодой картошки стоит, допустим, копеек шестьдесят или семьдесят, а тут тебе вдруг уступают за сорок или даже тридцать — только заберите. Приятно. Или в один чудесный солнечный день появляется первая клубника, торговки продают её пока что только стаканами и литровыми баночками, и это ещё дорого, родители вряд ли купят, но уже понятно, что скоро, через неделю–две, мать принесёт домой с базара много клубники, потому что убеждена в том, что «в сезон её нужно поесть как следует, чтобы потом не болеть». Мама выложит клубнику в эмалированную миску, переберёт, помоет, затем разложит в маленькие баночки и чашки, засыплет сахаром и, когда ягода пустит сок, будет выдавать Лёньке небольшими порциями на десерт — утром, днём и вечером, «понемножку, а то будет диатез». Оттуда же, с базара, придут в дом и другие не менее важные деликатесы: горох, вишни, кукуруза и, наконец, самое главное — арбуз! С арбузом не сравнится ничто — ни абрикосы (которых тут все называют жерделями), ни виноград, ни черешня. Отец нальёт в ванну холодной воды и пустит арбуз до поры до времени плавать себе и охлаждаться, ждать своего часа, а после завтрака вскроет торжественно и весело: внимательно прислушиваясь к сочному треску и придерживая арбуз ладонью так, чтобы он раньше времени не распался на части, разрежет его на «скибочки», затем отпустит руку, и зелёный полосатый красавец раскроется, распустится, словно экзотический цветок, обнажит сырую свою красную мякоть, чуть припорошённую сахаристой изморозью… Ходит Лёнька по базару между рядами, поглядывает на арбуз в отцовской сумке, глотает слюну и обмирает от удовольствия: дождаться бы, доехать бы до дому, и уж тогда держись, кавуняка, держись!..