Дверь камеры распахнулась — и вошёл сержант Ганешин.
— Подъём, брателло!
— Здравствуй… те… Пётр, если не ошибаюсь?
— Ну ты и спать горазд, Ильич! — хохотнул Пётр, обдав его бодрым утренним перегаром. — Курить будешь?
Левин вытащил из пачки «Винстона» помятую сигарету. Затянулся — но дыма не почувствовал — до того всё становилось странней с каждой затяжкой.
— А завтрак у вас тут как — полагается?
— А то? Сегодня цеппелины, и соус из княженики. Он сказал, ты любишь, — подмигнул сержант, расправляя усы. — Но прежде — сюрпри-и-из… — да тьфу на тебя, шалава — сюрприз же!
Снаружи прошелестели торопливые лёгкие шаги, и, оттолкнув Петра, в камеру влетела Катя. Упав Левину на грудь, покрыла его лицо быстрыми поцелуями.
Он ущипнул себя за предплечье до боли. Тщетно — ум отказывался распознавать, где реальность, а где сон.
— Я там со всеми разобралась — представь, мы свободны! — шепнула девушка, и, взяв его за руку, властно повлекла наружу.
— Что — хочешь сказать, и я тоже прощён? — не поверил Левин. — За всё — за всё?
— Дурилка картонная! Да не было никакой вины — и прощать нас, как оказалось, вовсе некому…
Взмывая над притихшей Немой об руку с любимой, он понял, что так оно и есть — и так всегда было и будет впредь… Ну, не отбрасываем тени — тоже, велика важность. Главное — свободны!
— Так что насчёт цеппелинов? — раздался снизу недовольный голос Петра Будённого.
— Передай, что не пригодились! — донёс ответ ветер.