София, пораженная такой исповедью, неожиданной для нее в устах блудницы, поспешно собрала весь запас благочестивых и назидательных слов. Наконец-то и Елены коснулся божественный луч, — начала она свою проповедь, — ибо отвращение к греховному — начало истинной добродетели. Но заблуждение и слабость веры омрачают еще, должно быть, ее ум, если она утверждает, что невозможно, при помощи твердой воли, побороть вожделения плоти. В длинной речи припоминала она примеры святых Антония и Пафнутия, всех грешников, умерщвлением плоти и молитвой мужественно поборовших искушения. Но Елена печально опустила голову. О, да, и она читала с восторгом о героической борьбе святых мужей этих с дьяволом чувственности.
Но дело в том, что мужчин наделил Бог не только более мощным телом, но и духом, более твердым, сотворив их победоносными воителями рати Божией. И никогда, — с тяжким вздохом проговорила она, — не в силах будет слабая женщина противостоять козням и соблазну мужчин, и за всю свою жизнь не видела она примера, чтобы женщина не покорилась настойчивости мужчины и оттолкнула его ласку.
— Как можешь ты говорить так, дерзкая, — возмутилась София, задетая в неукротимой своей надменности. — Разве я не пример тому, что решительная воля может противостоять животному натиску мужчин? С утра до вечера окружает меня их ватага, вплоть до церкви преследуют они меня по пятам, и к ночи я нахожу в своей постели письма и стихи, исполненные отвратительнейших обольщений. И никто не видел, чтобы я удостоила одного из них даже взглядом; молитва уберегает меня от соблазна. Нет правды в том, что ты говоришь: если женщина хочет искренне, она может себя защитить, этому пример я сама.
— О, я знаю, ты, счастливица, сумела уберечь себя до сих пор от всякого соблазна и сохранила целомудренными и тело и душу, — лицемерно возразила Елена, с притворной покорностью покосившись на сестру, — но это потому, что тебя спасает духовное облачение. Тебе защитою — стены монастыря, ты по ту сторону смелых вожделений. Не думай, что сохранением целомудрия обязана ты лишь собственной добродетели; я уверена, София, что наедине с юношей ты не сможешь и не захочешь ему сопротивляться. Ты, столь хорошо охраняемая, не имеешь понятия об уловках Эроса и его непобедимом обаянии. И ты, я в этом не сомневаюсь, так же покоришься ему, как покорились мы.
— Никогда! Нет, никогда! — резко ответила честолюбивая София. — Я готова и вне стен монастыря, без защиты моего облачения выдержать всяческий искус; оградой мне будут сила моей молитвы и моя воля.
Именно этого добивалась Елена. Шаг за шагом вовлекая надменную святую в подготовленную заранее западню, она не переставала вслух сомневаться в возможности такого сопротивления, пока, наконец, София, выведенная из терпения, сама не стала настаивать на решительном испытании. Она желает, да, она требует испытания, дабы слабая духом убедилась, наконец, что своей чистотой она обязана не монастырскому одеянию, а внутреннему влечению. Елена задумалась; от злого нетерпения сердце забилось в груди; наконец она проговорила:
— Послушай, София, я придумала подходящее испытание. Завтра вечером я жду Сильвандра, самого красивого юношу в стране; ни одна женщина не отвергла его ласк, но он хочет только меня. Двадцать восемь миль скачет он верхом, чтобы меня увидеть, и везет с собою семь фунтов золота и другие подарки, надеясь разделить со мною ложе. Но если бы даже он пришел с пустыми руками, я и тогда бы его не отвергла; заплатила бы сама ему столько же золота, чтобы провести с ним ночь, ибо он самый красивый юноша и самый приятный в обращении. Бог создал нас с тобою столь схожими внешностью, голосом и сложением, что, если ты наденешь мое платье, никто, даже знающий меня близко, не заподозрит обмана. Прими завтра, вместо меня, Сильвандра в моем доме и раздели с ним трапезу. Если он, не распознав обмана, попросит твоей ласки, откажи под каким-нибудь предлогом. А я в соседней комнате буду ждать и следить, окажешься ли ты в силах до полуночи сдержать свои чувства. Но, повторяю, сестра, остерегайся: велик соблазн его присутствия, опаснее всякого насилия лесть мужчины, а еще опаснее тщеславие нашего сердца. Боюсь, сестра, может случиться, что ты, вне отшельнических своих стен, поддашься неожиданному соблазну, а потому заклинаю тебя отказаться от столь смелей игры.