Пели флейты, гремели цимбалы, будто Пан вернулся на христианскую землю; дерзко обнаженные девушки плясали, восхваляя Эроса, отвергнутого Бога. Кружащийся в вакхическом танце хоровод возжег затем костер из благоухающего дерева, и жадными языками пожирало пламя преданный поруганию скромный монашеский наряд. Новую жрицу, притворявшуюся, дабы не сознаться в поражении, что она добровольно отдалась прекрасному юноше, служанки украсили такими же розами, как сестру; они стояли теперь рядом, пылающие одна от стыда, другая — в победном торжестве, и никто не moi; бы отличить Софию от Елены, сестру когда-то богобоязненную от сестры-блудницы; взоры юношей жадно переходили от одной к другой в новом, двойственно-нетерпеливом вожделении.
Тем временем задорная ватага с шумом распахнула окна и двери замка. Ночные гуляки, разбуженный беспутный сброд, смеясь, притекал, обрадованный быстрым превращением, и солнце еще не успело осветить крыши, как весть о блестящей победе Елены над мудрой Софией, порока над целомудрием, потекла по улицам, словно вода из желоба. Богобоязненных эта весть поразила, словно колокол, с грохотом упавший на землю. В монастыре прервалась обедня, испуганно разбежались монахини, — серая голубиная стая, неожиданно застигнутая ястребом. Как только мужи города услышали, что рухнул этот надежнейший столп святости, они поторопились, возбужденные, насладиться на земле тем, что принесено было в жертву небу; они (к стыду будь сказано) приняты были достойно, ибо София, быстро обращенная, осталась у сестры Елены, ревностно и пылко стремясь уподобиться ей; говорят даже, что она превзошла ее вначале, так как пост во все времена возбуждал голод, и любит пламеннее тот, кто дольше предавался воздержанию. Настал конец зависти и соревнованию; посвятив себя одним и тем же стремлениям, сестры жили в добром согласии под одной кровлей. Они причесывались одинаково, носили одинаковые платья и драгоценности, и так как смех их и манера ласковых речей были тоже сходны, то для сластолюбцев началась новая игра: после пламенных взглядов, поцелуев и ласк — угадать, в чьих объятиях они наслаждались: блудной ли Елены или богобоязненной Софии. Редко удавалось им узнать, кому из них они оставили свои деньги, — столь похожими оказывались обе, София и Елена; к тому же умные сестры доставляли себе удовольствие дурачить любопытных.
Итак, не впервые в нашем обманчивом мире, Елена восторжествовала над Софией, красота над мудростью, порок над добродетелью и неизменно-похотливая плоть над слабым и самодовлеющим духом; вновь получили подтверждение истины, которые еще Иов горестно вещал в достопамятных своих речениях, — злодей здравствует на земле, в то время как погибает богобоязненный, и справедливый служит посмешищем. Ибо по всей стране ни сборщик податей, ни надсмотрщик, ни бочар, ни ростовщик, ни золотых дел мастер, ни пекарь, ни карманник, ни церковный вор не собирали тяжким своим трудом столько денег, сколько две сестры — своим нежным рвением. В неизменном и дружеском согласии, они опустошали самые тяжелые мешки и самые полные ларцы; деньги и драгоценности сбегались еженощно в дом, словно мыши. Унаследовав от матери, кроме красоты, дух деловой и торговый, они не расточали своего золота, как большинство подобных им женщин, на пустые безделушки: нет, будучи умнее,
предусмотрительно отдавали это золото в рост, обильно снабжая ими христиан, язычников и евреев, и так усердно орудовали счетами, что вскорости в этом доме порока накоплено было монет, камней, верных расписок и надежных закладных больше, чем где бы то ни было. Неудивительно, что молодые девушки той страны утратили желание быть поденщицами и отмораживать себе пальцы у лоханок. Все вкупе они предпочли согревать постели мужчинам, и в скором времени город этот получил самую худшую славу из всех городов, и самые прочувствованные жалобы священников, заклинавших гибелью Содома, зазвучали в опустевших стенах храма. Горестно повествовать об этом: двадцать, нет, тридцать лет благословение Божие сопутствовало, видимо, порочной жизни сестер-блуд-ниц, ибо все тяжелее становились их ларцы, и богатству своему они давно уже потеряли счет.
Но есть истина и в другом старинном изречении: как бы быстро ни скакал черт, в конце концов он сломает себе ногу. Так и здесь все злоключения (о коих повествую я нехотя и вопреки собственному чувству возмущения) пришли к благополучному концу.