С течением времени мужчинам стала надоедать игра в загадку. Гости приходили реже, раньше гасились факелы в доме, и уже давно все, кроме сестер-близнецов, знали то, о чем глухо повествовало зеркало мигающим светильникам: о морщинках возле надменных глаз, об отцветающем перламутре постепенно вянущей кожи. Напрасно пытались они искусственными средствами восстановить то, что тайком отнимала у них безжалостная природа, напрасно гасили седину у висков, разглаживали ножами из слоновой кости морщины и мазали кармином губы усталого рта; годы, бурно прожитые годы, проступали явственно; их покинула красота, а с нею ушли и мужчины. В то время как они отцветали, кругом на улицах появлялись девушки, каждый год новое поколение, милые существа с небольшой грудью и бойкими кудрями, сугубо обольстительные для мужского любопытства чистотой нетронутого тела, — ибо сестры в то время стали подобны истоптанной мостовой база-pa, по которой каждый проходил сотни раз. Все тише становилось в доме на базарной площади; дверные ручки покрывались ржавчиной, напрасно зажигались факелы и благоухала смола, некому было греться у пылающего камина, некого было ждать наряженным сестрам. Скучая, упражнялись флейтисты в бесконечной игре в кости, пренебрегая своим обольстительным искусством, и привратник, еженощно поджидавший гостей, толстел от избытка непотревоженного сна. Одиноко сидели наверху обе сестры за длинным столом, некогда дрожавшим от взрывов смеха, и так как никто из сластолюбцев не приходил коротать с ними время, у них достаточно оставалось досуга, чтобы вспоминать прошлое. В особенности София с грустью думала о том времени, когда, отвернувшись от земных наслаждений, отдавалась она истовым и богоугодным мыслям; она часто брала теперь в руки пыльные священные книги, ибо мудрость охотно посещает женщин, когда их покидает красота. Таким образом постепенно подготовлялся в обеих сестрах удивительный поворот мыслей, и, как в дни юности Елена-блудница поборола Софию, так теперь София, правда, несколько поздно и немало уже нагрешив, нашла в слишком земной своей сестре слушательницу, чуткую к ее призывам — смириться и искренне покаяться. Не находя больше желающих разделить с ними плотские утехи, они и сами потеряли к ним влечение. Таинственные прогулки начались по утрам: София украдкой стала посещать монастырь, дабы вымолить прощение, сначала одна, а потом в сопровождении Елены, и когда обе они объявили, что все добытые грехом деньги они желают без остатка передать на добрые дела, самые строгие среди верующих не могли усомниться в искренности их раскаяния.
И так случилось, что в одно прекрасное утро, когда привратник еще дремал, две просто одетые женщины с прикрытыми от нескромных взоров лицами, словно тени, выступили из пышного дома на базарной площади, своей пугливо-покорной походкой напоминая другую женщину — их мать, ту, что пятьдесят лет назад возвращалась из внезапного богатства на улицу нижнего города — в нищету. Осторожно проскользнули они в робко приоткрытую дверь.
Те, кто в течение всей жизни, безмерно соревнуясь, требовали поклонения и покорности, боязливо прятали теперь свои лица, чтобы путь их остался неведомым, и судьба тайно смирившихся была забыта. Тем не менее еще один, последний раз сестры-близнецы привели в изумление весь город. Ранним утром зазвонили неожиданно все колокола, словно среди осени наступила Пасха; многолюдная процессия построилась у ворот монастыря, впереди шел епископ в окружении духовенства и толпы верующих с зажженными факелами. Он выступал величественно, и впервые после долгих лет поношения сверкали его глаза радостью из-под омраченного лба. Все теснее и взволнованнее толпился народ, чтобы рассмотреть, к какой святой обители движется непонятная процессия. И ко всеобщему изумлению, процессия направилась к дому сестер-блудниц на базарной площади. Епископ вошел, сопровождаемый духовенством, и, потрясая кадильницей, ладаном окурил порочную обитель, покой за покоем; после обеда каменщики укрепили церковный герб над аркадою этого дома, предназначенного отныне охранять добродетельных девушек. Сестры же — теперь только распространилась всех поразившая весть — тайно удалились в отдаленный женский монастырь, оставив на добрые дела все свое состояние, в качестве бесспорного доказательства своего раскаяния. Состояние это оказалось несметным, и золота было так много, что епископ, в память знаменательного этого превращения, решил соорудить над плоскою крышею дома, — как наглядный знак раскаяния, — высокие башни, самые величественные во всей Аквитании. Некий северный художник разработал план, двадцать долгих лет днем и ночью толпами трудились рабочие, и когда, наконец, великое дело было закончено, снова в изумлении собрался народ. Ибо то была не обычная, подъемлющая четырехугольную свою главу к небу одиночная башня, нет, женственно-стройные, одетые в гранитное кружево вздымались две башни — одна справа, другая слева, столь одинаковые вышиной, соразмерностью и тонким очарованием шлифованного камня, что в первые же дни люди назвали обе башни «близнецами», только ли потому, что одна была отражением другой, или, быть может, и потому, что многие помнили сестер-близнецов, чси жизненный путь и чье превращение передал я честно, не ручаясь, впрочем, за достоверность.