И когда затем мрак пал со стен, Виратой овладело таинственное чувство: ему казалось, что это уже не его комната, которую он обводит ослепшим взором, а та тюрьма, в которой он некогда с ужасом познал, что свобода есть глубочайшее право человека и что никто никого не смеет заточать не только на всю жизнь, но даже на один год. Раба же этого, понял он, он заточил в невидимый круг своей воли и приковал его к случайности своего решения, не оставив ему свободным ни одного шага его жизни. Прозрение снизошло на него, в то время как он тихо сидел, прислушиваясь к нахлынувшим на него мыслям. Теперь его осенило сознание, что и здесь он не был свободен от вины, пока он подчинял людей своей воле и называл их рабами, по закону человеческому, а не данному тысячеликим Богом. И он простерся в молитве.
— Благодарю тебя, тысячеликий, посылающий мне знамение, не дающий мне закоснеть в грехе, дабы я все ближе шея навстречу тебе, по незримому пути твоей воли! Дай мне познавать мою вину в обличающих глазах извечного брата, которого я всюду встречаю, который глядит и из моих глаз, и чьей болью я болею, дабы я чистым прошел через жизнь и дыхание мое было свободно от вины.
И опять прояснилось чело Вираты. Со светлым взором вышел он под ночное небо, приемля белый привет звезд и глубоко вдыхая нарастающий шелест предрассветного ветра. Садом спустился он к реке, и когда на востоке встало солнце, он окунулся в священные струи и вернулся к своим, собравшимся для утренней молитвы.
Он вошел в их круг, приветствовал их доброй улыбкой, кивком удалил женщин в их покои и обратился к своим сыновьям:
— Вам известно, что уже много лет единственной заботой, волнующей мою душу, было стремление праведно жить на земле. И вот вчера кровь обагрила почву моего дома, кровь живого человека! И я хочу смыть с себя эту кровь и искупить вину, совершенную под моей кровлей. Пусть раб, который за малую провинность понес слишком жестокое наказание, отныне будет свободен и идет куда захочет, дабы он не обвинил перед вечным судьей ни вас, ни меня.
Молча стояли сыновья, и враждебность чувствовал Вирата в этом молчании.
— Безмолвием встречаете вы мои слова, но я не хотел бы ничего предпринять, не выслушав вас.
— Виновному ты хочешь подарить свободу, дать ему награду вместо наказания, — начал старщий сын. — Много слуг в нашем доме, и один не идет в счет. Но каждый поступок влечет за собой другие, составляя с ними общую цепь. Отпуская этого раба, как ты можешь удерживать других, принадлежащих тебе, если они пожелают уйти?
— Если они захотят уйти из моей жизни, я должен буду отпустить их. Ничью судьбу я не хочу стеснять, ибо кто кует судьбы, тот впадает в вину.
— Но ты нарушаешь право закона, — начал второй сын, — рабы эти принадлежат нам, как принадлежат нам земля, дерево на этой земле и плод этого дерева. Поскольку они служат тебе, они связаны с тобой, и ты связан с ними. Ты посягаешь на порядок, который существует тысячи лет. Раб не хозяин своей жизни, а слуга своего хозяина.
— Есть только одно право от Бога, и это право — жизнь; оно дается каждому с первым его вздохом. К добру призвал ты меня, ослепленного и мнившего себя свободным от вины. Годами я владел чужими жизнями. Теперь же я прозрел и знаю: праведный не смеет обращать людей в скотов. Я всем хочу дать свободу, чтобы быть свободным от вины перед ними на земле.
Упорство было написано на лицах сыновей, и жестко ответил старший из них:
— Кто будет орошать поля, дабы не засох рис, кто поведет буйволов в поле? Должны мы сами взяться за плуг, во имя твоей причуды? Ты сам никогда не утруждал рук своих работой и никогда не огорчался тем, что твоя жизнь выросла на чужом труде. А ведь есть чужой пот и в плетеной циновке, на которой ты лежал, и над твоим сном бдели опахала слуг. И вот ты хочешь их всех прогнать, чтобы никто больше не трудился, кроме нас, твоей плоти и крови? Быть может, ты прикажешь нам выпрячь буйвола из плуга и самим тянуть постромки, дабы избавить животное от бича? Ведь и ему тысячеликий дал дыхание! Не касайся, отец, установленного, ибо и оно от Бога! Не с охотой открывается земля, необходимо насилие над нею, дабы она родила плоды. Насилие есть закон под звездами, и не можем мы обойтись без него.
— Но я хочу обойтись без него, ибо сила редко бывает права, я же хочу прожить без греха на земле.