И если в скорби молкнет человек,
Мне Бог судил поведать, как я стражду.
сов. Еще сегодня утром, при «шумном прощании», Ульрика подбежала к нему вместе с сестрой, еще сегодня юные, любимые уста целовали его, но был ли то нежный, был ли то дочерний поцелуй? Будет ли она его любить, не позабудет ли его? А сын, а невестка, беспокойно ждущие богатого наследства, потерпят ли они женитьбу, не станет ли над ним смеяться свет? Не будет ли он через год слишком стар для нее? И если они опять увидятся, что ему сулит свидание?
Беспокойно всплывают вопросы. И вдруг один, основной, слагается в стих, в строфу, — вопрос, тревога становится стихотворением, «Бог дал ему поведать, как он страждет». Прямой, обнаженный, в стихи вторгается крик, мощный порыв внутреннего смятения:
Что мне сулит грядущее свиданье, Земного дня цветок еще закрытый? Блаженный рай, безмерное страданье… Каким волненьем глуби сердца взрыты!
И вот боль устремляется в кристаллические строфы, чудесно очищенные от собственной муки. И, блуждая в мучительном хаосе своего внутреннего состояния, в «душной атмосфере», поэт вдруг подымает взор. Из катящей коляски он видит в утренней тишине богемский ландшафт, божественный мир, противопоставленный его тревоге, и только что увиденная картина уже переливается в его стихи:
Но разве мир не тот же? Или горы Не венчаны священными тенями?
Не зреет жатва? Вольные просторы Не льнут к реке зелеными лугами?
И свод надмирный не раскинут, синий, То сонмищем видений, то пустыней?
Но слишком неодушевлен для него этот мир. В этот страстный миг он ничего не постигает вне связи с образом любимой, и магически возникает воспоминание об очистительном обновлении:
Как хрупко-светел, грезой бестелесной, Всплывает ввысь, из хора строгих туч, Подобно ей, там, в синеве небесной, Прозрачный образ, строен и летуч!
Так пред тобой, в весельи легком бала, Нежнейшая из нежных танцевала.
Но лишь мгновенье ты ее приметишь,
В воздушном очерке запечатленной; Взгляни же в сердце! Там вернее встретишь Любимый лик, волшебно переменный, Многообразный, каждый миг нежданный И каждый миг по-новому желанный.
Но, едва вызванные, черты Ульрики принимают уже чувственное обличие. Он рисует, как она его встречала и «шаг за шагом делала счастливей», как вслед за последним поцелуем она запечатлела на его губах еще «самый последний», и, блаженный счастьем воспоминания, престарелый мастер слагает на возвышеннейший лад одну из чистейших строф о чувстве самоотречения и любви, которую когда-либо создавал немецкий или какой бы то ни было язык: