— Да, но почему наше чувство должно зависеть от Поннефа и его рассуждений? — проговорил Лукас. — Разве строить свою жизнь на убеждении, будто продолжаешь то, что начал в прежней реинкарнации, не чистой воды детерминизм? Разве это не связывает тебе руки?
— Но это не его рассуждения, — возразила Нурия. — Это то, что я сама считаю правдой. Это сны, которые мне снились из года в год и о которых я никогда никому не говорила. Ты впервые явился, когда мне было одиннадцать или двенадцать лет. К тому же есть еще кое-что.
— И что же?
— То, что Андре знает обо мне и моей жизни, хотя знать не может, потому что это тайна. Тайна — страх быть сожженной заживо на костре, неизреченный страх, который со мной всегда. Тайна — споры, которые я вела в школе со священником. Ты ведь знаешь, что я училась в духовной семинарии?
Действительно, Нурия обмолвилась об этом еще в тот день, когда они познакомились.
— На занятиях я буквально заставляла его слово в слово читать вместе со мной катарскую литанию. Наполовину в шутку, наполовину всерьез он называл меня еретичкой. На занятиях, — повторила Нурия, — где рядом со мной сидели еще дюжина таких же, как я, тринадцатилетних учениц. «Моя маленькая еретичка» — да, он дал мне такое прозвище. Естественно, тогда я и не подозревала, что выражаю основы дуалистического мировоззрения, а священник делал все, чтобы я осознала свои заблуждения. При этом он даже слов таких не произносил — катаризм, альбигойская ересь. Он не хотел укреплять мои еретические взгляды ссылками на историю, не хотел, чтобы я знала, что тысячи и тысячи людей погибли за такие же взгляды еще семьсот лет назад. «Маленькой еретичкой» он называл меня только наедине, когда вокруг никого не было. Но Андре знал о моей связи с катарами, как знал и о тайном прозвище, данном мне священником.
Очередные свидетельства провидческого дара Поннефа не должны были удивлять Лукаса, и тем не менее он считал чуть ли не долгом своим подвергать сомнению любое его слово. Для Нурии ситуация была совершенно очевидной, и ее поведение лишь укрепляло Лукаса в уверенности, что она полностью контролируется Поннефом. Не то чтобы Нурия, как это обычно случается с неофитами, полностью утратила чувство юмора. Она осталась той же молодой женщиной, какую я знал в Барселоне. Она по-прежнему была склонна к острому словцу и точным оценкам, что испытали на себе члены общины, особенно те, кто проявлял беспредельное религиозное рвение. И чувственность осталась при ней, и, как прежде, впадала она порой в беспричинную мрачность. И лишь одного отныне не могла перенести Нурия — малейшего упрека в адрес Поннефа.
В первый же день пребывания в Убежище, как бесхитростно поименовала себя община, Лукасу и Нурии было отведено спальное место. Это была просторная, пуритански обставленная комната, с единственным окном, выходящим на густо поросшую травой площадку и угадывающиеся вдали горы. Славное, чисто прибранное помещение, взывающее (если не считать двуспальной кровати) к сосредоточенности и аскезе. Едва войдя в комнату, Нурия плюхнулась на кровать и, лежа на спине, посмотрела на Лукаса сквозь полуприкрытые веки.
— Слушай, давай все же останемся здесь хоть на несколько дней. Побольше о себе узнаем. Или о том, кем мы могли быть. — Нурия говорила совершенно естественным тоном, с обычной для себя едва уловимой иронией. — В конце концов, что нам здесь терять, кроме собственной… влаги. — Нурия засмеялась и похлопала ладонью по простыне.
Лукас нерешительно присел на край кровати.
— Да, но с работой-то как быть? И дом требует ухода. Не может же человек просто так взять да исчезнуть.
— Все в порядке. Я уже звонила на работу. Андре одолжил свой мобильник. Беру отгулы. Ты ведь тоже говорил, что собираешься отдохнуть недельку.
— Ты уже…
Он был по-настоящему задет. Получается, Нурия, даже не поговорив с ним, все решила сама, будучи уверенной, что в конце концов он уступит, во всяком случае, согласится задержаться в Убежище. И разумеется, в этом отношении она права. Одну ее он здесь все равно не оставит, разве что полицию приведет. Приведет-то приведет, но что сказать полицейским? Что двадцатисемилетнюю женщину похитили, но она счастлива остаться с похитителями? Да его на смех поднимут.