— Ну что, доволен? — по-английски он говорил с трудом, словно раскапывая дно огромного озера в поисках останков давно потерпевшего крушение судна под названием «Язык». — Я готов пригласить тебя с собой под знак дракона. Самый красивый на свете. Я человек-фок, фокусник. Ты ведь сам так сказал, мое подобие, брат мой.
Застегиваясь, он настороженно посматривал в обе стороны улицы.
— Ну, теперь-то наконец мы можем выпить, amigo mio? — Он протянул руку в варежке, чтобы я помог ему подняться.
— Только выпить? Или все же еще и поесть?
— Может, супа. Но сначала vino.
— Идет. Только мне нужно кое-что у тебя узнать, ясно?
— Заметано. Только не дави на меня, приятель. — Это он проговорил одним духом, словно привычную присказку.
— Слушай, где, черт побери, ты нахватался английского? «Заметано», «Не дави на меня, приятель», «Дорога в Катманду»…
У меня живот сводило от голода, так что первой задачей было — провести этого типа в бар так, чтобы нас тут же не попросили удалиться. Я быстро прошагал с ним в дальний конец зала, где расставлены столики для тех, кто заказывает еду. Так, пока все нормально. Если сядем, выгнать нас будет труднее. К счастью, Сантьяго начал считать меня завсегдатаем. К тому же он был сегодня в хорошем настроении и сам подошел принять заказ.
Пожирателю огня я заказал суп, а себе — стандартный набор из макарон, мяса и салата. Вино уже стояло на столе.
Пожиратель огня равнодушно осмотрел бар, опорожнил стакан вина и тут же вновь наполнил его. Второй тоже был выпит залпом. Третий он налил медленно и, зажимая стакан в ладонях и отхлебывая время от времени, заговорил:
— Сегодня в полночь тот же придурок явится, понимаешь? Наверху подсвечники, никакой крыши, никаких звезд. Поймай, если сможешь. Но это если только умеешь летать. А в другой раз другой придурок. Может быть. Он говорит со странным «Бла-бла-бла»… Но я… я люблю парижанок. Когда? Прошлой ночью. Нет, позапрошлой. Нет, позапозапрошлой. Все в трех экземплярах… Так он и сказал, все в трех экземплярах. Хочешь весело провести время? Нет, благодарю вас, добрый сэр. Я — Повелитель мороженого и решать буду сам. Хочешь, говорит, хочешь сыграть со мной. Даты, наверное, капризуля. Никуда. Сигар не надо. Вот это времечко. Вон там, наверху. Как птицы. Ласточки ночи. Теперь в Африку. Восходит солнце. Знаешь песни «Биттлз»? Всякий парень или девчонка, не то чтобы так уж летают, как ласточки, ныряют — да, благо Божье, я всего этого никогда не видел, только во сне. Выше дома с желтыми крестами. Теперь все.
Он замолчал, вытер рот, в очередной раз наполнил стакан. Принесли суп, следом за ним — мой заказ. Мне не хотелось прерывать поток его сознания, но вместе с тем неплохо бы побольше узнать о месте, где я нашел его.
— Расскажи поподробнее о доме с желтыми крестами.
— Побольше, побольше, побольше, — передразнил он, мотая головой, как Джон Траволта в фильме «Грязнуля».
Было что-то раздражающее в самом факте знакомства пожирателя огня с образцами поп-культуры, пусть даже старыми.
Он с чавканьем выхлебал полтарелки супа, макая в него хлеб и продолжая потягивать вино. Монолог возобновился:
— Дом с желтыми крестами. Дом кошмаров. Повсюду. Подстерегают. Движутся за закрытыми дверями. Silencio. До той ночи не видел ни разу. Не узнавал их шаги по звуку. Одного звали Francais, le responsible, главный. Глаза как бритвы. Мягкий голос. Так что же это такое? Кюре? Человек в рясе? На крыше. Звезды такие яркие. Как алмазы. Ха-ха. Но он не смеется, он делает знаки, он нагоняет на меня тоску. Я не хочу хлеба, только вино. Кровь Бога. Прячет. Я вижу вино. Хочу его. Плохая ночь. А ты кто? Спрашивает этот малый, этот самый, только на этот раз громче. Я? Бедный маленький принц. Принц Македонии. Посмотри на нос, на губы. У меня чистая кровь. Королевская. А потом ангел. Богом клянусь. Ангел там, наверху, среди труб. Я видел лицо Марии Магдалины. Почему я? Ответа нет. Никакого. Танец, медленный танец. Словно в трансе. Однажды я видел такое в Кони. Знаешь, где это? Не важно. Они разводят костер там, наверху, над кровлей. И что жгут? Не знаю. Ничего, все. Блестит, ревет, но про себя, негромко, медленно, как танцующая девушка.
Пожиратель погрузился в какие-то очень личные воспоминания. Глаза у него закрылись, ладони судорожно сжимали вновь опустевший стакан. Какое-то время я не пытался вывести его из этого почти сомнамбулического состояния, просто ковырял вилкой салат. К тому же, когда у него закрыты глаза, легче читать по лицу. Оно было изборождено глубокими морщинами. Те, что разбегались от уголков глаз, впадали ручейками в морщины побольше — их было видно даже за густой щетиной, покрывающей его щеки. У него было лицо человека, чем-то глубоко поглощенного, лицо, на котором обломки жизненных крушений слились воедино и странным образом воплотились в этих опаленных желобках.