В первое время Шейн очень скучал по матери, оставшейся в деревне, и по Ену, с которым ему так и не удалось повидаться в первые тритенки обучения. Но долго грустить не пришлось. Напряженный учебный график и сложности адаптации к новому окружению почти полностью поглотили юношу, не оставляя времени на тоску и сожаления об ушедших славных денечках. В общем и целом дела у него шли вполне успешно. Мастера Корпуса были довольны его сообразительностью, умом и огромным желанием учиться. Знаний, которые вложил в голову Шейна мэтр Аньер, вполне хватало Дерейре, чтобы чувствовать себя на занятиях вполне уверенно, несмотря на то, что его однокашники занимались в Корпусе уже второй год.
И все бы было ничего, если бы не одно обстоятельство, значительно осложнявшее пребывание Шейна в стенах Корпуса. Если преподаватели и наставники школы имели о Дерейре весьма благоприятное впечатление, то отношения с однокурсниками у юноши не сложились сразу же. Курсанты из знатных семей не желали иметь ничего общего с безродным плебеем, недостойным не то что учиться, а даже находиться в одном с ними помещении. Те, кто победнее, к тому же жутко завидовали его финансовой независимости, и абсолютное большинство считало его самоуверенным выскочкой и подлизой.
Открытому и общительному Шейну такое отношение сначала было непонятно. Привыкший к достаточно ровному, даже дружескому отношению со стороны Ксавьенов, юноша совершенно искренне надеялся, что и в Корпусе его примут если не как друга, то, минимум, как равного. Его ожидания не оправдались. Лишь несколько человек, в основном сыновья зажиточных горожан или обедневших дворян, сочли для себя возможным отнестись к нему более менее доброжелательно. Но этого было недостаточно. Бесконечные издевки, пинки, и прочие мелкие пакости со стороны завистников и недоброжелателей превратили некогда добродушного и открытого юношу в озлобленного настороженного волчонка. Оптимизма Шейну не добавил и визит герцога Анастрада, навестившего Корпус через тритенк после начала обучения там Дерейры. Как раз в этот день юноша был наказан пребыванием в карцере и внеочередным дежурством по классу из-за стычки, произошедшей между ним и виконтом Лловарэ днем ранее. Взбешенный оскорбительными выражениями, которыми виконт выразился о предках Шейна, Дерейра не сдержался, и в весьма грубой форме прошелся не только по самому виконту, но и по его многочисленной родне, которая, по словам сослуживцев Лловарэ и Дерейры, "дырку дыркой прикрывает, но нос до неба задирает". Слово за слово, словесная перепалка перешла в рукоприкладство, закончившееся быстро и больно. Шейну достаточно было сделать один сильный толчок, чтобы Лловарэ с проклятьями растянулся на полу. Лишь появление классного офицера предотвратило развитие конфликта, в результате которого Дерейра оказался в карцере.
- Ты не оправдал доверия ее сиятельства и моего! - слова герцога Анастарда звучали тогда, как приговор. - Еще одна подобная выходка, и тебя вышвырнут из Корпуса! Даже заступничество Ксавьенов тебя не спасет! Ты понял?!
Конечно, он все прекрасно понимал, но поделать ничего не мог. Тогда не мог. И все, конечно же, шло к безусловному исключению, несмотря на отличные показатели в учебе, терпеть своенравного курсанта, способного на оскорбление ответить рукоприкладством не взирая на чины и звания, никто не стал бы. И кончилось бы все печально, если бы не один разговор, произошедший прохладным осенним утром в одном из классов Корпуса.
Это был обычный, ничем не примечательный день. Дерейра уныло махал метлой, сметая со школьного плаца опавшую листву, размышляя о том, как несправедлив мир, дающий одним много возможностей, но мало желания, а другим Мечту и минимум шансов на ее исполнение.
Заметив появившихся из-за угла казармы Лловарэ с товарищами, Шейн поспешно отвернулся. Видеть эту компанию сейчас ему хотелось менее всего. Угроза исключения, нависшая над Дерейрой, сделала его более осторожным и тактичным. Изо всех сил он старался не обращать внимания на издевки со стороны виконта и его друзей, игнорируя его обидные замечания и бесконечные попытки развязать ссору. Одному Великому Страннику ведомо, каких душевных усилий стоили Шейну эта сдержанность и видимое безразличие.