Выдержав паузу, Сергей твердо ответил:
— Нашел. Я, Вера, встретил на линии таких людей, которые мне раньше и не снились, которых днем с огнем не сыскать в нынешнем свете. Помнишь, Иван не раз вспоминал при тебе о сверловщике Самсоне?
— Погоди… Это который съедает в обед буханку хлеба и два фунта сала? А еще проповедует не хуже священника? — Вера не сдержала невольную улыбку.
— Ага. Вот так, с улыбками, хотели его списать с завода вместе со старой линией…
— Но я тебя не совсем понимаю… За что?
— За то, что всю жизнь ест хлеб с салом. За то, что мужик, которые вырождаются. За то, что горой стоит за семью, чтоб у всех детей были отец с матерью… За то, Вера, что он бельмом в глазу у всякой экстравагантной сволочи! Но Самсона мы отстоим…
— Ну хватит же, Сережа. — Вера, сжав в горячих ладонях руку Сергея, умоляюще поглядела на него черными, тронутыми ранней печалинкой глазами.
— Ладно, Вера. Но почему ты именно сейчас спросила меня об этом?
— Просто… я рада за тебя. За нас. Вот мы и пришли. — Вера улыбнулась, уже без тени грусти на лице, и показала рукой на внезапно выросший по-над хатами и купами садов, по-осеннему темных и стылых, еще не опахнутых радостью неблизкой весны, белый, как айсберг, дом.
Иван сдержал-таки слово — под выходные выбрался в Видибор за матерью. Подвернулся и легковой транспорт: доставить своего начальника смены до самого Островецка вызвался мастер Геня, у которого тоже сыскались дела в тещиных краях. Накануне шумно, как и подобает, отпраздновали «влазины» в кооперативном доме, где получил наконец квартиру и мастер Геня, — там и договорились насчет поездки.
В начале зимы — в декабре — дружно ударили молодые морозы. Крепенькие, с сухим жгучим ветерком, они моментом одели город в шубки, песцы, модные, вышитые цветными узорами дубленки — словом, заставили людей натянуть на себя всю ту одежду, которая припрятывалась для крещенских морозов-бородачей. Глазу привычнее, когда город на зиму переодевается постепенно, а тут обернулось в один-два дня, поэтому как-то сразу стало теснее от одежды в транспорте, в магазинах, кафе, кинотеатрах…
Даже грипп успел раньше срока потревожить людей. А перед самым Новым годом морозы отлегли. Разогретый шинами автомобилей асфальт потемнел, оттаял, зарос по краям грязью. Но оттепели так и не случилось. Просто-напросто ледок на тротуарах потерял свой прежний, веселый и задорный блеск, набух снизу водой и превратился в густую пескообразную массу.
Вечерами и по утрам на улице, словно в плавном танце, кружился негустой, но на удивленье мохнатый и легкий, как тополиный пух, снег. Пропал ветер. Погода стояла мягкая и пахучая, в воздухе веяло той первой, еще не настоящей оттепелью, которая так же свежа и радостна, как первый снег. Ведь после первого снега начинается настоящая зима…
— Ты вот, мне сдается, занял неправильную позицию по отношению к теще, — немедля пустился в рассуждения Иван, вольно раскинувшись на заднем сиденье с сигареткой в уголке рта, лишь только они выехали за город. — Я бы на твоем месте помаленьку перевоспитывал ее всеми доступными путями и средствами и наведывался к ней не только картошку копать и дрова заготавливать… И что они там, в Заозерье, взяли за моду — зимой решать проблему дров?..
— По старинке живут. Раньше ж, если помнишь, в деревне всегда снаряжали по первому снегу санный обоз в лес.
— Не помню! Мы обычно по осени уходили с топорами-пилами на делянку, когда управимся в поле да на току…
— Ну вот, — как бы соглашаясь и с доводами Ивана, продолжал мастер Геня. — А у них половина деревни, считай — староверы. Работают хорошо, хозяйство в миллионерах ходит, только вот все остальное у них как не у людей… В каждой хате фирменная аппаратура, летом, под вечер, окошки пораспахивают — сплошной молебенный дом. Ай, ну их!.. — повеселел вдруг мастер Геня.
— Что так? В баптисты хотели записать?
— Не-ет. Похлеще вышло дело: смех и грех вспоминать… Полтора года назад вот эту «Ладу» пригнал на чужой двор, где снимал хату. Да с ходу, месяц не поездил, попал в аварию. Еще пятьсот рублей выложил за то, что отрихтовали правое крыло, фару и подфарник поменяли. Глядеть на нее стало тошно, давление подскочило… А тут собрались в отпуск в Крым к знакомым. По пути решили завернуть на пару деньков в деревню — показаться. Не спеша подруливаю от аселицы к подворью, а теща уже у калитки дожидается, кота под мышкой держит. «Я тебя, зятек, давно выглядываю. Свези етого котяру на карьер и утопи. Пылянят поел, на детей кидается — не дай бог, глаз достанет. Фердшал говорит, бытто нейкие инстинкты в нем проснулися, срочно ликвидировать надо». С тем и запустила этого буйно помешенного черта на заднее сиденье, во, где ты счас сидишь, — я из кабины носа даже не успел показать. Делать нечего — надо везти, а то уже, замечаю, соседи с интересом поглядывают в нашу сторону. Плавно разворачиваюсь, а он, котище, то ли погибель свою учуял, то ли комфорт «Лады» ему не приглянулся, — как мяукнет да прыгнет на меня, а я — передком машины в старую березу. Одна осталась возле хаты, и я ее нашел. Ну-у, досталось потом и теще, и жене…