— А жене-то за что? — вытирая набежавшую от смеха слезу, поинтересовался Иван.
— Так за компанию! Чтоб не выскакивала из машины раньше мужика.
— А-а, вон что! Кха-ха, уморил, Геня! Выходит, на одну машину упирался в прессовом… Диво, частенько без настроения тебя видел!
— Откуда тому настроению взяться? На хату — очередь, машину сдать в капиталку — тоже очередь… Продавать хотел, уже и купца нашел. Чувствую, на третий раз добром это удовольствие не кончится, да-а. А мне ж только тридцать, жена молодая, квартиру во получил! — Нет, сегодня мастер Геня был явно в ударе — ухоженная машина была послушна малейшему желанию хозяина, скользила по очистившемуся от снега шоссе бесшумно, как по воздушной подушке.
— Передумал, что ли?
— Посмотрим. Если с гаражом не улыбнется, — спихну с рук.
— Ну а отпуск хоть отгулял тогда?
— Какой там отпуск… Ляснул Крым! А в деревне еле дотянул неделю. Поверишь, ночью укроюсь одеялом — жарко, раскроюсь — холодно. Дома во благодать: ни холодно, ни жарко.
— Вот это верно. У человека должен быть свой дом. А если ему, к примеру, некуда спешить после смены, — это уже не работник…
И хотя еще на выезде из города условились — о работе ни слова! — разговор незаметно скатился к тому, что наполняло ежедневно их жизнь, что неизменно волновало обоих, — к заводу…
— Слыхал, с понедельника таки переходите на новые площадя? — прикуривая, не то спросил, не то поделился новостью Иван. — Оседлаете новую линию!
— Да знаю, — не отрываясь от дороги, буркнул мастер Геня. — С Чуприсом мы бы еще не один год тянули на латаном оборудовании… Брательник твой помаленьку разворачивается! — Мастер Геня значительно посмотрел сбоку на Ивана.
— Так радуйся, чудак человек! Больше не придется с ломиком гоняться за юпитерами…
— Вот не знаю. Будто что-то перегорело во мне, как обмотка в движке, когда ползал на брюхе под старой линией… Нет, не себя жалко! И не о браке, который мы гнали с закрытыми глазами на конвейер, теперь хвораю душой. Жалко людей, которых доломала старая линия… На новой бы, глядишь, и у них все пошло по-другому!
— Полюби нас черненькими, а беленькими-то всякий полюбит… — задумчиво произнес Иван случайно выхваченную где-то фразу. — Так, что ли?
— Вот-вот, правильно! Даже старое оборудование — железный хлам — пойдет на переплавку и, глядишь, обретет вторую жизнь в цехе. А мы так запросто от людей отмахнулись… Стоят теперь перед глазами, и никакой новой линией не заслонюсь я от них. Запомнился один длинный такой, как жердь… Глаза у него были завсегда красные: то ли от водки, то ли еще от какой напасти? Бог его знает. Только волосы… тоже не как у людей: длиннющие, цветные какие-то и росли от самой макушки головы, а зачесывал он их на бок, и когда наклонялся с подмостка Мамонта к мастеру, космы эти опадали на лоб, обнажали череп, и он, чувствуя это, страшно бледнел и только в землю смотрел… Станешь с ним, бывало, говорить, и жутковато от этого взгляда станет, а Хавроничу — особенно. Мастер. А Самсона дерни бес в первый же день посмеяться над ним, когда он подошел к контрольному столику и не поздоровался с бригадой. «Как твое фамилие, дядя?» — «Свинковский…» — отвечает. «Ну, значит, Поросюкевичем будешь!» Все в хохот. Думали, что смехом дело кончится… Да-а. А новобранец перестал с того дня вообще подходить к столику, даже глядеть ни на кого не хочет — словом, замкнулся в себе и от всех стенкой отгородился. Только стал я подмечать, что хотя и нелюдим он, а наболевшее временами в нем прорывается, да-а. Как-то свежая смазка, по-видимому, заела выход метчиков из гнезд во время цикла — прорвало его! Соскочил с мостика, птицей перемахнул через высокий, в полтора метра, транспортер, подбежал с тыльной стороны к чугунной станине, врезал сапогом по железу раз и второй: «М-м-гэх! М-м-гэх, сука!» Опять, красный, взлетел на мостик. Прибежал откуда-то наладчик, а Жердяй (кличку уже успел заработать!) до тех пор того к станку не подпустил, пока сам наладку не сделал. Неделю всего проработал, а свое доказал! На другой день плотники срубили для него новый мостик. И случайно забыли топор… Он этот топор подними и без всякой задней мысли положи на верх агрегата. А кто-то из хлопцев возьми да и подскажи мастеру: «Для тебя, Давыдович, топор приберег…» Хавронич и давай после этого за его спиной часами простаивать, вокруг Мамонта кругами ходить. Я опять подмечаю — Жердяй красным глазом-то на мастера так и косит, но пока тоже вида не подает… ага. Тогда Хавронич, как он крепко взял до головы этот топор, решил сам первый завязать с ним разговор: где, мол, твой молоток? Почему топором пользуешься — технику безопасности нарушаешь? То да се… Не выдержал Жердяй первый: перегнулся с мостика, глаза в землю поставил и строгим таким голосом мастера к себе подзывает. А Хавронич и растерялся — ни с места… Тогда Жердяй на весь участок и выдал: «Я думал — хоть ты тут человек. Ты мастер или надсмотрщик?.. Дерьмо — ты, понятно?!» Хавронич от таких слов аж затрусился и с большого перепугу к телефону кинулся: «скорую помощь» вызывать. И когда, значит, мы, человек пять мужиков, окружили его и хотели уже взять под руки, чтобы вести к машине — он… что ты думаешь? Только молча покачал головой и так на нас поглядел, что стыдно стало… Отошли мы от него. В машине, рассказывали, только и сказал врачу, который пробовал задавать ему разные вопросики: «Вы что, тоже… дурачком меня считаете? Вы же образованный человек!» И — правда. Через месяц встречаю его у самой проходной. Вот не поверишь — первый поздоровался со мной. Разговорились — человек как человек. Закончил институт, даже в аспирантуре учился, но что-то там у него не вытанцевалось по ученой части — повлияло на голову. Долго, говорил, лечился. Ничего, прошло. Квартира у него, жена, двое детишек… А мы человека сорвали с места, как сорняк, выпололи из грядки..