Жирная охряная капля упала с кисти на босую ступню. Не отрывая взгляда от стены, Тави размазала ее рукой, машинально обтерла ладонь о штаны. «I see a red door and I want it painted black»[1], – замычала она под нос и нанесла первый штрих.
– Тави, детка, сделай перерыв.
Она остановилась. Длинная синяя тень лежала на стене хижины, не давая рассмотреть нарисованное за день. По волнам прыгали медные закатные блики. Сильвия покачала головой, глядя на все еще отрешенное лицо девушки, и протянула бутылку кока-колы.
– Хватит на сегодня, – сказала она. – Умойся, поешь. Прогуляйся. Незачем так торопиться. Ты как будто себя наказываешь.
Тави упрямо мотнула головой, но все-таки отложила кисть. Присев на порог, прижала к горящей щеке запотевший от холода пластик. Из горлышка вырвался дымок, когда она отвернула пробку. Сильвия, откинувшись назад и слегка подняв брови, рассматривала свежую роспись. Тави вдруг поняла, что со времени знакомства у нее впервые появилась возможность поговорить с хозяйкой: даже необходимые для работы детали они толком не обсуждали. «Я тебе доверяю, детка, рисуй что хочешь, – бросила та на ходу, – мои ребята тебе все покажут». Не то чтобы у Сильвии не хватало времени – но вид у нее вечно был неприступный, и Тави не решалась надоедать ей с вопросами. Однако сейчас хозяйка явно была настроена поговорить, и Тави решилась.
– Сколько раз вам расписывали стены? – спросила она.
– Много, – рассеянно отозвалась Сильвия. – Видишь ли, у меня хобби – выручать художников в депрессии.
– У меня нет депрессии, – буркнула Тави, мгновенно ощетинившись. Она уже жалела, что затеяла разговор.
– Детка, я слышу, что ты все время напеваешь.
– Мне нравятся «Роллинги». И Боб Дилан, – добавила Тави на всякий случай. Раз уж начали цепляться к тому, что она мычит под нос… Мало ли какая песня привяжется – объясняй потом.
– Хорошая группа и песня отличная, но не стоит лукавить, – хмыкнула Сильвия. – Ты рисуешь цветок и поешь о том, как черен мир и черно твое сердце. О том, что хочешь раскрасить все черным… И делаешь вид, что это случайность? – Сильвия тихо рассмеялась. – А дверь-то красная. – Она кивнула на свежий психоделический орнамент всех оттенков алого. – Ты идешь за песней. Но только тогда, когда разрешаешь себе.
– Подсознание, – пожала плечами Тави.
– Да-да. Хорошее объяснение, универсальное. Только вот что: я дала тебе полную волю. Ты могла рисовать демонов, если бы захотела. Вернее – если бы позволила себе… Хотела-то наверняка. Кстати, многие так и делали.
– Слушайте, ну здесь же люди живут! – возмутилась Тави. – Они-то в чем виноваты, чтоб смотреть на моих демонов?!
– Ни в чем. Но обычно об этом никто не думает. Ты – светлая…
Тави обхватила руками коленки и покачала головой. Ну да, ну да. «Ты – славная девочка, я тебя хорошо воспитала, и ничего плохого ты сделать не могла. Не знаю и знать не хочу, что ты учудила». Это мы проходили, подумала Тави. Ее охватила холодная злость.
– Знаете, Сильвия, я не такая, как вы думаете, – сердито сказала она. – На самом деле я очень плохой человек. Ужасный.
Сейчас начнется: «Не мели чепухи, на самом деле…» Сильвия склонила голову набок – тихо звякнуло ожерелье на морщинистой груди.
– И что же ты такого натворила? – спросила она спокойно.
Выставит к чертовой матери, подумала Тави с ледяным отчаянием, даже дорисовать не даст. А не выставит – сама уйду. Надо уезжать отсюда, все равно не помогло… В голове Тави все смешалось: и мамино снисходительное равнодушие, и спокойное сочувствие Сильвии, и унизительная жалость продавца футболок, и эти туристы с глазами, в которых билось серое. Нельзя оставаться на одном месте так долго, нельзя цепляться за людей, надо бежать, бежать… Тави набрала воздуху, как перед нырком в холодную воду, и проговорила:
– Я человека убила.
Сильвия не ответила, и Тави, чувствуя, как немеет лицо, добавила:
– Убила своего друга.
Сильвия все молчала, задрав брови, будто ожидая подробностей, и Тави захотелось ее ударить.
– Я завтра распишу последнее бунгало и уеду, – пробормотала она, пряча глаза. – Или не уеду, если вы скажете полиции.
– Какое дело полиции Шри-Ланки до убийства в… откуда ты там? Не важно. Закончи работу. Как считаешь нужным. Черный…
– Там не черный, – перебила Тави. – Серый.
– Ты художница, не мне тебе объяснять разницу между серым и черным, – пожала плечами Сильвия.
Зайдя в воду по колено, Тави смыла с рук пятна краски, поплескала в лицо. После разговора с Сильвией ее мелко трясло, как в ознобе. Надо уезжать. С острова – точно; лучше бы – вообще из страны, но ее жалких финансов не хватит на билеты. Придется выбраться на большую землю, а там сесть на поезд и выйти на любой станции. И надеяться, что там найдется хоть какая-нибудь гостиница, Интернет и кофе. И не будет странных туристов с цепкими, всезнающими взглядами. Надеяться, что невесть откуда взявшееся ощущение зверя, внезапно почуявшего, что его обкладывают охотники, пройдет. Снова бежать… «How does it feel? – пропела она, засунув руки в карманы почти по локти и глядя в пустоту. – How does it feel to be on your own? No direction home… Like complete unknown… Like a rolling stone!»[2]
Тави не знала, как она себя чувствовала. Все еще напевая, она присела на песок, подобрала обкатанный волной камешек. Сейчас планировать бесполезно, сначала надо успокоиться. Прекратить панику, разобраться, что реально, а что – плод воображения. И так наломала дров, заговорив с Сильвией. На что она надеялась – что старушка донесет в полицию, и все решится само собой? Или хотя бы возненавидит Тави так, как она заслуживает, как ненавидит себя сама? Это, может, и произошло – только кому от этого легче?
Руки по-прежнему тряслись. Камешек выскользнул из пальцев, и взамен Тави подобрала обломок раковины, сосредоточилась на узоре, запоминая его, мысленно прикладывая к последнему нерасписанному бунгало. Она рассматривала тонкие линии всех оттенков коричневого, от ярко-кирпичного до нежного, цвета кофе с молоком, стараясь не обращать внимания на навязчивый зуд в кармане. Если игнорировать что-то достаточно долго, оно пройдет само…
Не выдержав, Тави со вздохом отбросила ракушку и вытащила вибрирующий мобильник.
– Настя…
– Привет, мам, – ответила Тави, рассеянно следя глазами за далеким серфером, ловящим волну.
Глава 2
Новый кирпич в стену
Промозглые сумерки, мокрый Заельцовский парк, одуряющий запах дождя и палой листвы. Любимое Настино место; уже больше года она приходила сюда, чтобы встретиться с такими же сумасшедшими. Да, всего лишь игра, и мечи у них деревянные, а платья – из синтетики. Но так приятно побыть рядом с людьми, ненадолго вообразившими, что магия существует. Иногда Насте казалось, что магия и правда существует, но, конечно, такими мыслями она не делилась даже с ближайшими друзьями. Зато эльфийке Тави, в которую ничем не примечательная студентка Настя превращалась каждую пятницу, скрывать было нечего: она знала, что волшебство – не сказка, она сама была великой волшебницей, и ей не мешал ни скепсис однокурсников, ни мамина ирония. И велосипедисты, что пялились на девушек в эльфийских платьях и вооруженных мечами парней перед тем, как ухнуть по головоломной трассе в овраг, ее не смущали. Тави знала о магии все, и ей не надо было прятать свои знания. Поэтому Настя никогда не пропускала игр.
У Андрея были добрые грустные глаза, пряди светлых волос липли к мокрым щекам. Он совсем недавно приехал в Новосибирск, но уже стал в тусовке своим. В нем чувствовалась сила. Непонятно было, сколько ему лет, – вроде бы ровесник Насти, иногда он казался глубоким стариком. Настя не представляла, как получилось, что все разошлись, а они остались у оврага вдвоем. Его интерес был очевиден и радовал девушку, но она не ожидала, что все сложится так быстро и само собой. Плащ промок, и Настя жалела, что не сделала его непромокаемым: могли же эльфы пользоваться какой-нибудь водоотталкивающий пропиткой, почему бы и нет?
2
«Каково это – быть самой по себе, не знать, где твой дом, как незнакомец, как катящийся камень» – Bob Dylan, «Like A Rolling Stone».