Шустрый. А я пла…
Председатель. В конце концов, это — одно и то же…
Шустрый. А? Ну да! И тут и там, так сказать, движение голосовых связок, вызванное эмоциями…
Мрачный. Можно продолжать? Спрашивается: почему я хохотал? Потому что трудно вообразить, будто все это написано серьезно. Ведь это же умора, товарищи!.. Мы видим плохо написанные тела… Почему-то голые… Их много… Рядом какая-то мачта электросети… телевизионная башня, что ли… площадка для дозорных…
Художник. Это вышка для прыжков.
Мрачный. Неубедительно!
Художник. Не могу же я на картине делать надпись: се есть вышка!
Мрачный. А не можете, не беритесь за кисть! Ээээ…
Пауза.
Председатель. Мы вас слушаем, Николай Леонтьевич.
Мрачный. Простите, я, кажется, кончил.
Председатель. Лидия Осиповна, вы просили…
Истеричная. Да, да, умоляю вас!.. Товарищи, я, правда, близорукая. Я только что пришла сюда, и тем более я забыла очки… В общем, картины я, к счастью, не видела. Но мне тут рассказали про нее еще до заседания, и я немедленно возмутилась. Да, да, товарищи! Такое заставляет только возмущаться! Возмущаться и трепетать! Трепетать и корчиться! И еще — вопить! Именно хочется вопить!
Художник. Вы это и делаете. Вопите вовсю!
Истеричная. Да, я воплю! И буду вопить! Где ваша совесть, художник, я вас спрашиваю?! Где ответственность перед эпохой?! Имейте в виду: эпоха вам этого никогда не простит! Она мне так и сказала…
Художник. Кто? Эпоха?
Истеричная. Не придирайтесь! Когда присутствующая здесь Ксения Михайловна мне сказала, что именно позволили вы себе написать на этом полотне, — я была шокирована, и этот шок… шок… он до сих пор еще не кон… не кон… не кончился… (Трясется, повизгивает и т. д.)
Шустрый (подает ей воды). Успокойтесь, дорогая, успокойтесь, мы запретим… Мы не допустим, мы уберем…
Все хлопочут вокруг Истеричной.
Тощая. Лидочка, не стоит вам тратить себя на эту чепуху!
Мрачный. Картина на выставке не будет! Чего же зря трястись? Я бы лично никогда не трясся бы…
Шустрый (Художнику). Вот до чего вы довели женщину! Вы просто зверь!
Председатель (постучал карандашом). Ну, так…
Все сели. Истеричная мгновенно замолчала, теперь она только всхлипывает изредка.
Председатель. Может, послушаем все-таки автора картины? Вы хотите сказать?
Художник. Если позволите — два слова…
Тощая. Воображаю!
Председатель. Прошу — говорите, молодой человек…
Художник. Я вижу, членам жюри моя картина не понравилась. Что ж, это вполне возможно. Искусство всегда вопрос вкуса, отношения, мировоззрения… Каждая вещь кому-то нравится, а кому-то — нет…
Шустрый. Уж не хотите ли вы сказать, что есть на свете хоть один человек, которому ваша… ммм… мазня нравится?!
Председатель. Голубчик, нельзя все-таки так резко…
Тощая. Простите, Гаврила Александрович, но я его понимаю: сдержаться невозможно!
Истеричная. Кошмар!.. (Стучит зубами по краю стакана.)
Художник. Ну, вот вам — конкретно. Пишет мне один человек… (Вынул бумагу, читает.) «Дорогой Александр Иваныч, с наслаждением я любовался вашей картиной „На водной станции“. Сюжет найден удивительно. Это как раз то, что нам более всего нужно сегодня. Уверен, что ваша картина по праву займет одно из первых мест на выставке. Жму вашу руку. Степан Вышестоящев».
Общее движение. Вопль Истеричной. Потом Члены жюри и Председатель сближаются и громко шепчутся все сразу.
Председатель (выливает себе на голову стакан воды). Дорогой мой!.. Леша!.. То есть Вова!.. Как тебя там?.. (Смотрит в анкету.) Сашок! Голубчик! Мил человек!.. Что ж ты, шуток, что ли, не понимаешь?! Картина у тебя — первый сорт!.. Разве мы не видим сами?.. Ну, пошутили мы немного, ну, разыграли… Дай, думаем, проверим его стойкость и это — чувство юмора… А ты уж… Товарищи, а ну, теперь давайте всерьез обсудим это прекрасное, волнующее произведение так, как оно того заслуживает!..
Шустрый. Прошу слова!
Тощая. Нет, сперва мне…
Мрачный. Я бы хотел…
Истеричная. Если я сейчас же не вылью мой восторг, я потеряю сознание! Ой! Ой! Ой! Ой!..