Цветочки, ягодки и пр.

Председатель. Подождите, я хочу убедиться, что наш дорогой… ммм… (сверяется с анкетой) Шуренок на нас не сердится за нашу веселую, милую шутку… Конечно, на выставку мы твою картину уже приняли… (Лейб-секретарше.) Запишите решение: принять и повесить в главном зале прямо напротив входа! (Художнику.) Но хотелось бы убедиться, что ты на нас не в обиде. Ведь правда? Ведь так?!..

Художник. Как же я могу обижаться, когда я сам тоже пошутил: письма-то от Вышестоящева у меня нет…

Общее движение. Председатель выливает себе на голову уже весь графин. Истеричная выкликает и бьется в судорогах головою об стол, но никто на нее не смотрит. Каждый переживает в отдельности и крайне бурно.

Занавес

Вдохновение

Поэта Семена Шершавого никогда не покидает вдохновение. И чтобы показать это на конкретных примерах, мы опишем всего лишь один день из жизни прославленного лирика.

В 11 часов 15 минут Семен Шершавый сел завтракать, приглашенный к этому женой. Налив себе и мужу кофе, она спросила:

— Что ты делал вчера вечером?

— Я? — сказал поэт, надкусывая булку. — Я вчера был в кино.

— С кем?

— А с этой… С Татьяной Сергеевной. Понимаешь, в вестибюле мы случайно встре…

Оставшихся слогов (очевидно, «…тились») поэту договорить так и не пришлось: жена шумно опустила на стол чайник и с завидной опытностью начала сцену ревности.

— Опять? Опять? — кричала она. — Опять эта девчонка? И главное — еще врешь: «случайно встретились»! Я не позволю себя обманывать! Довольно! Я вам не какая-нибудь! Ты мне не кто-нибудь!!!

— Зиночка, — умиротворяюще начал поэт, — деточка!

— Не смей меня называть деточкой!!!

Через полчаса, бросив в лицо супруга несколько предметов домашнего обихода и цикл оскорблений, жена Семена Шершавого хлопнула дверью и ушла к соседям.

Тут-то поэт и ощутил первый приступ творческой лихорадки. Ему захотелось отобразить в звучных строфах имевшую место лирическую сцену. Товарищ Шершавый переключил свой мозг на сочинение стихов. Ритм будущего произведения возникал в голове поэта, и мед души его уже закипал:

Та-та, та-та, та-та,—

бормотал Семен,—

Та-та… та-та…
Та-та, ра-та, ра-та-тэ-та…
И свое та-та-та тело…
Та-та, та-та, та-та… вдруг!

Еще немного, и Семен Шершавый записывал на розовую полотняную бумагу красивыми печатными буквами:

Грустно Зина поглядела
На меня и на вокруг…

В действительности, как мы знаем, со стороны Зины имели место действия более активные, чем взгляд. Но, как говорится, в горниле души поэта факты претворились так:

Та-та, та-та, та-та
Та-та… та-та… Та-та, ра-та, ра-та-та-та…
И свое тат-та-та тело…
Та-та, та-та, та-та… вдруг!
Грустно Зина поглядела
На меня и на вокруг
И свое тугое тело
Понесла к соседям вдруг…
Ах, страна моя! С подругой
Научи меня ты жить!
Выгнав ревность, туго-туго
Нас друг с другом ты свяжи!..

Принеся священную жертву Аполлону, Семен Шершавый вновь погрузился в заботы суетного света. По опыту он знал, что семейные сражения, подобные сегодняшним, не затухают так скоро. Вот почему поэт, не рассчитывая на домашнюю еду, поплелся в столовую Центрального Дома литераторов.

Мы сообщаем о сем, ибо именно обед в Доме литераторов вызвал у Шершавого второй приступ творчества. А именно: через два часа после принятия пищи поэт ощутил в желудке неприятные схватки. Живот глухо урчал, как овчарка, смиренная приказом хозяина, но лицезреющая недруга.

Поэт потыкал себя пониже диафрагмы четырьмя пальцами левой руки и сразу же констатировал: живот вздулся и был тверже, чем обычно.

— Черт те что! — пробормотал Шершавый. — На чем они готовят в этом Доме? На машинном масле или на нефтяных остатках?.. Ишь как урчит…

Тут-то и подоспело вдохновение. Прогнусавив с полчаса неизбежные «та-та, та-та, та-та», Шершавый начал на ходу записывать вновь создаваемый шедевр. Включая в себя обычные поправки против низменной действительности, стихи отражали желудочные колики автора в двух таких строфах:

Недуг злой меня замучил,
Хоть на целый мир кричи!
Он тугое сердце пучит,
Сердце, сердце, не бурчи!