Помреж. Выход отца.
Режиссер. Какого еще отца?
Помреж. А как же? Этот-то отец раньше был мать, а теперь выходит настоящий отец.
Толстый актер, играющий отца, приближается.
Режиссер. Два отца сразу — это многовато… Гм… Делать нечего: второго отца переделаем в мать… (Толстому актеру.) Временно, значит, вы будете матерью, а потом мы что-нибудь придумаем. Давайте!
Помреж. Творожич, твоя реплика: «Я так ослабел но что это я слышу шаги».
Худой актер. Я так ослабел… Но что это?..
Помреж стучит стулом.
Не стучи, сделай милость, это меня сбивает с образа!
Режиссер. Тьфу! То им стучи, то не стучи!.. Выход новой матери. Давайте!
Толстый актер выходит на середину сцены.
Как вы идете? Дайте мне женскую характерность.
Толстый актер (подло виляя бедрами). Что с тобой? У-у?
Помреж (суфлирует). Помнишь ли ты нашу молодость когда ты ухаживал за мной…
Худой актер. Теперь кто же из нас за кем ухаживал в молодости?
Режиссер. А черт вас знает!.. Отложим эту сцену. Допустим, вы оба пошли переливать кровь…
Худой актер. А много у вас в пьесе таких переливаний из пустого в порожнее?
Режиссер. Шесть штук. Значит, вернулся один отец, который мать. А мать, который отец, ушла… ушел… ушло… Входит пионер Петя десяти лет. Сын этих двух отцов.
Очень Толстая актриса, играющая пионера Петю, подходит.
Толстая актриса. Святослав Ярославыч, я хотела с вами поговорить.
Режиссер. Сейчас надо не говорить, а репетировать роль!
Толстая актриса. Я насчет роли… Вот я сорок лет играю детей… Творчески я скучаю. Я бы хотела сыграть настоящую роль. Героини или инженю…
Режиссер. Поздно вы схватились, матушка… Ну, какая вы героиня?! Детей еще так-сяк, можете изображать…
Толстая актриса. Всем роли переделываются, а мне — нет!..
Режиссер. Слушайте, давайте репетировать!..Значит, на сцене этот… второй отец. Ослабевший. Входит пионер и предлагает свою кровь. Пошли!
Толстая актриса. Всё одно и тоже… всё одно и то же… И так — сорок лет… (Приближается к партнеру, высоко выбрасывая ноги и якобы барабаня по несуществующему барабану.) Ра-та-та-та, ра-та-та-та… Всегда готов! (Подымает жирную руку.)
Толстый актер. Не шуми, мой мальчик, твоему папе… то есть теперь уже твоей маме бо-бо… Твоя мама, как настоящая мужчина, отдал… есть отдала свою кровь твоей маме… то есть твоей папе… Как хотите, Святослав Ярославыч, так репетировать нельзя!
Режиссер. Да! На сегодня достаточно! (Помрежу.) И завтра вызовите мне автора. Надо же разобраться в этой чепухе, которую он тут написал… Все свободны, товарищи!
Актеры, весело загалдев, уходят. Толстая актриса идет следом сзади Режиссера и бубнит.
Толстая актриса. Святослав Ярославыч, попросите вы завтра автора! Ну, что ему стоит переделать мою роль ребенка на роль тетки… Молодая такая тетка или свояченица. Она — летчик. Или профессор химии. Она что-то там изобретает. Все в нее влюблены…
Режиссер. Ну, вот что — как сказал Станиславский: «Отвяжитесь вы от меня за-ради бога!»
Стрючки драматургии
Позволяю себе уподобить произведения, предназначенные для публичного исполнения, стрючкам или стручкам, как звучит это слово в академическом произношении. Почему? А потому, что даже микроскопическая пьеса, идущая на сцене, эстраде, арене цирка или на экране телевизора полторы минуты, требует от автора и исполнителей этаких плотных и выпуклых образов, кои и напоминают мне горошины, лежащие непременно в одной общей оболочке, но — вполне раздельно, хотя и крайне близко одна к другой…
Да, всякая драматургическая поделка есть стрючок, начиненный зернышками, конфигурация и расположение коих не известны никому, покуда не приоткроют кожуру, прикрывающую все это содержимое — большую ли трагедию или крохотную интермедию…
Лично я предлагаю вниманию читателя малые формы драматургии: они более подходят к прочим разделам сей книги. Да я и не сочиняю больших трагедий…