А надо ли нам, понимаете ли, чтобы подобные, с позволения сказать, неприятности, несчастья и так далее, чтобы они, это самое, подстораживали нашу, так сказать, прекрасную, короче говоря, молодежь на ее, в общем, ясном, в сущности, жизненном пути? Великий классик литературы не зря воскликнул в свое время: «(цитата)!»…
Еще три-четыре цитаты — и лекция закончена. Оратор обеспечен жидкими аплодисментами и храпом слушателей. Директор клуба ставит галочку в ведомости проведенных мероприятий. Скромное вознаграждение перепадает тем, кто участвовал в организации данного мероприятия. Плохо ли?..
Отмывка черного кобеля
По закону каждый подсудимый вправе иметь защитника. И естественно, добросовестный адвокат желает смягчить участь своего подзащитного. Однако такое смягчение не должно бы идти за счет того, что искажается суть дела и преступление подсудимого всячески затушевывается. Увы, попадаются еще у нас защитники, которые готовы поступиться самой истиной — лишь бы это шло на пользу их клиентам. Вопреки пословице, подобные адвокаты стремятся «черного кобеля отмыть добела»… Как это делается? А вот вам кусок из адвокатской речи, произнесенной в защиту некоего работника некоей продуктовой базы:
«…Да, многое, очень многое в обстоятельствах дела, казалось бы, говорит против моего подзащитного. С формальной стороны прокурор прав: показаниями свидетелей установлено, что сидящий перед вами на скамье подсудимых гражданин Гускин доливал водку водою там — в укромном уголке кладовой, где хранилось доверенное ему государственное имущество. Но давайте же посмотрим на факты не только с чисто формальной точки зрения, граждане судьи!.. Что именно разбавлял мой подзащитный? Чудесный эликсир, принятие внутрь которого могло бы спасти жизнь больному человеку или восстановить угасающие силы старца?.. Нет, граждане судьи, мой подзащитный разбавлял ядовитое зелье, о котором современная медицина высказывается в том смысле, что водка — яд, и яд губительный!.. И получается, что мой подзащитный Гускин, добавляя в этот яд чистой воды, смягчал его будущее пагубное воздействие на тех несчастных, кои, заплатив за него из собственных скудных средств, вводили в свой — может быть, уже расшатанный предыдущим пьянством — организм эту отраву. Гускин, как истый человеколюбец — да, да, я не побоюсь назвать так моего подзащитного! — ослаблял проклятое зелье, составляющее наиболее страшный бич современной цивилизации. Более того: водку, которая, будучи утаенною путем замещения этой доли крепкого напитка простой водою, переходила, естественно, в собственность моего подзащитного, мой подзащитный выпивал сам. Сам! Вдумайтесь в этот факт, граждане судьи: сам!! С удивительным самоотвержением Гускин всякий раз, когда он потреблял украденную им — по мнению прокурора, а по-нашему — в благородных целях удержанную — водку, как бы говорил людям: „Пусть уж лучше мой и без того изнервничавшийся от тяжелой и ответственной работы кладовщика немолодой организм терпит урон от потребления алкоголя, чем какие-то неизвестные мне, но симпатичные моему сердцу старого человеколюбца люди — а не исключено, что это могли бы быть совсем юные существа, еще не понимающие толком, сколь опасна водка, — чтобы они оглушали бы свою центральную нервную систему, свой пищеварительный тракт этим проклятым наследием прошлого!“ С точки зрения истинного гуманиста, чем больше выпил Гускин, тем большие заслуги перед человечеством он имеет!
Увы! Мой уважаемый противник — гражданин прокурор, — очевидно, не дошел до такой простой и ясной мысли. Более того: прокурор с особенным негодованием говорил о технике разбавления водки в бутылях, которую применял мой подзащитный. К чему было задерживать внимание суда на этих шприцах, резиновых трубках, при помощи коих отсасывались из стеклянной тары алкогольные напитки? Если цель благородна, а я думаю, что я вам убедительно доказал это, не столь уже существенно описание технических средств. Пройдем мимо, мимо, граждане судьи! Вопрос с водою чересчур ясен для нас.