Милая, милая Басанти! Виру отдал бы сейчас все, чтобы прижать ее к себе, и пусть бы она даже вырывалась, молотила по его широкой спине маленькими кулачками и звала на помощь всех этих белозубых шоферов, которые высыпали из своих машин, чтобы поглазеть на нее.
Хорошо, что девушка сейчас слишком увлечена мыслью о предстоящих покупках и не обращала на них никакого внимания. Она быстрым шагом пересекла стоянку, даже не оглянувшись на разочарованно загудевшую толпу своих новых поклонников. Виру почти бегом отправился догонять ее.
Не отвечая на его мольбы подождать брошенного попутчика, Басанти легким шагом промчалась по грязному переулку с затененными линялым брезентом ветхими лавками и выбралась на оживленную улицу, очевидно, главный торговый центр Мансура, которую местные жители без ложной скромности назвали Кинг-роуд. Прохожих здесь было довольно много, а между ними бродили разморенные на солнцепеке коровы, безнаказанно поедая с выставленных на улицу прилавков с товарами то, что им казалось наиболее аппетитным, — раздосадованные торговцы не смели предпринять хоть сколько-нибудь решительных действий в отношении священных для каждого индуса животных.
— А еще говорят, что в полдень по улицам шастают только англичане да бешеные псы, — удивился Виру торговой активности жаростойких мансурцев. — Не могли с утра, что ли, купить себе новые смокинги?
Басанти не слушала его, разгоревшимися глазами оглядывая предлагаемые радушными торговцами товары. Чего тут только не было, на этой старой улочке, застроенной невесть когда и с тех самых времен продолжавшей заниматься своим прямым делом — продавать стекающимся сюда из окрестных деревень крестьянам все, что только могли пожелать их неискушенные сердца.
Виру и сам разинул рот, глядя на множество передвижных тележек, на которых громоздились пирамиды ярких апельсинов, вытертых до блеска папайя, зубчатые гроздья бананов, высились горы пухлых шариков из специй, поджаренных в масле. На плетеных подносах лежали груды роз и жасмина, источающие опьяняющий аромат. Мальчишки звонкими голосами зазывали желающих немедленно попробовать тут же выдавливаемый ими на ржавых металлических прессах сок из стеблей сахарного тростника или молодого кокосового ореха. Особым успехом, кажется, пользовались сушеные фиги — мордочка каждого попавшегося на глаза ребенка была перемазана этим лакомством, в котором родители уж никак не могли отказать своим требовательным отпрыскам.
— Что вы все-таки собираетесь покупать? — спросил Виру явно получающую удовольствие от всей этой суеты девушку, стараясь перекричать громогласные призывы торговцев.
— Сама толком не знаю, — повернула к нему Басанти оживленное лицо. — Подарок брату, чаю дедушке и что-нибудь себе, — она скромно потупила глазки. — Ну, может быть, сари или какое-нибудь украшение…
— Или и то, и другое, и что-нибудь третье вместе? — спросил Виру грозно, как будто призывая к порядку свою расточительную супругу.
— Не жадничайте, — наморщила носик в ответ ему Басанти. — А то просто назло вам куплю себе два сари — впереди праздник, а мне совершенно нечего надеть.
— Это вам-то нечего надеть! — возмутился Виру. — Да я еще не встречал ни одной молоденькой девушки, которая меняла бы сари так же часто, как вы. И ведь все они не из домотканого кхади, не правда ли? Видно, и вправду ваши дедушка и брат совсем вами околдованы, если позволяют вам так транжирить их денежки на шелк и золото.
— Это вам тоже сообщили ваши осведомители? — сощурила Басанти глазки, наступая на разгорячившегося парня. — Будете считать мои сари, обратитесь за помощью к моим соседкам, они с радостью окажут вам помощь. Вы для них вполне подходящая компания.
Виру, видя, что она просто рассвирепела, решил тут же сдаваться. Он и сам не мог понять, что это на него нашло, что он так увлекся игрой в скупердяя-мужа. Решив, что зашел слишком далеко, он предпринял экстренные меры: повалился на колени и, бия себя в грудь исполинскими кулачищами, закричал на всю улицу:
— Не буду, не буду, никогда и ни при каких обстоятельствах.
Заметив, что это не прошло и Басанти не желает принимать его полную капитуляцию, он сделал вид, что размазывает по лицу скупые мужские слезы и, слегка подвывая, одарил ее целым фонтаном страшных клятв.