— Почему это должно быть ношей? Чили — одна из нас. Она принадлежит к этому клану в большей степени, чем все мы. А то, за что её все ненавидят, скрывается под одеждой. На этот изъян легко не обращать внимание. Об этом вообще можно забыть.
— Этот изъян, Ива, определяет всю её сущность. Формирует тело и управляет помыслами, — возразила она тихо. — Пока Чили ещё юна, с этим легко мириться, но даже она сама не сможет удерживать в узде свои мужские желания, когда повзрослеет.
— Какие ещё «мужские желания»?
— Те, что связаны с женщинами. — Она пыталась объяснить, не вдаваясь в подробности. — Ты ведь знаешь, почему мы сторонимся Внешнего мира? Его суровость и жестокость — причины достойные, но главная его опасность — мужчины. Лучший из них в своё время убил первую Деву. Лучший, любимый ученик Мудреца. Те, кто владеют Внешним миром, намного-намного хуже. Они сделали из женщин рабынь, которые прислуживают им, ублажают их, трепещут перед ними, рожают для них в ужасных муках. И мужчины не любят, когда рождаются девочки. Всё женское открыто презирается ими, и даже их благосклонность к самым лучшим своим рабыням полна презрения. И чем женщина красивее, тем печальнее её участь.
— Значит, вы просто мстите всем мужчинам через Чили?
— Нет. — Мята закрыла глаза, недовольная моей непонятливостью. — Здесь наше царство, Ива. И мужчина должен знать в нём своё место, если уж оно тут для него чудесным образом отыскалось. То, что Чили позволено остаться — честь, которой не удостаивался никто. Мы без раздумий убьём любого мужчину, если он здесь появится. Она должна принять своё с ними родство и покориться нам.
— То есть, теперь уже вы хотите сделать из дочери Метрессы рабыню?
— А ты хочешь, чтобы всё было наоборот? Как во Внешнем мире? Чтобы мужчина царствовал и здесь? — Она глядела на меня свысока так, как не смотрела даже на Чили. — Хочешь поклоняться ей? Служить?
Её глаза загорелись, как у хищника, от которого я чудом спаслась, и я испуганно уставилась в землю, даже не думая больше и слова сказать против. Все невысказанные вопросы застряли в горле, не давая вздохнуть.
— Эй, наставница, — пробормотала Имбирь, подслушав наш разговор. — Разве не я должна наказывать свою дочь за порочащие наш клан симпатии? Если ты выяснила всё, что хотела, уходи.
— Я только что залечила её раны, — ответила Мята, поднимаясь. — Не вздумай её трогать.
— Мои руки не оставляют следов.
— Мне всё равно не нравятся твои методы.
— Чтобы крона дерева правильно сформировалась, некоторые ветви нужно безжалостно отсекать, ты не знала?
— Люди — не деревья.
— Пока что.
Мята уже была слишком удручена разговором со мной, чтобы противостоять ей.
— У тебя мягкое сердце непрошедшей через Время Скорби юной Девы, — сказала она напоследок. — Оно окрепнет рано или поздно. Но если ты впустишь в него мужчину, оно разобьётся. Такая Скорбь сломит тебя, а не сделает сильнее. Ты будешь безвозвратно потеряна для нас.
— Ты будешь безвозвратно потеряна для нас, — согласилась Имбирь, глядя ей вслед. Когда же наставница скрылась из вида, она продолжила, шипя: — если ещё хоть раз приблизишься к этому отродью!
Кто бы мог подумать, что она кардинально изменит своё мнение уже на следующий день.
На следующий день наш сад навестила сама Метресса. Она пришла в сопровождении свиты, облачённая в алый, ослепляя и будоража, словно второй рассвет. Я упала на колени, как только заметила чинную процессию, и не поднимала головы, пока Метресса не остановилась рядом.
— Поднимись, милая Ива. Деве с твоим именем не престало валяться в пыли.
Её снисхождение заставило меня дрожать ещё сильнее, хотя я до последнего верила, что она пришла сюда расправиться со мной за причастность к нападению на Чили и последующему побегу.
— Вы желаете попробовать фруктов, госпожа? — спросила я сходу, боясь ляпнуть какую-нибудь глупость. Хотя сам вопрос уже был чересчур глуп: за фруктами она могла бы послать слуг.
— Я пришла поговорить с твоей мати. Но прежде всего, передать тебе вот это. — Метресса достала зеркальце, спрятанное в складках одежды. Она протянула его мне, но я завела грязные руки за спину. — Что такое? Может, ты возьмёшь его охотнее, если узнаешь, что это последнее зеркало в нашем доме? Все остальные моё взбалмошное дитя разбило.
Да, я уже поняла, что у Чили со всеми зеркалами мира какие-то личные счёты. Я обращалась с ними куда более умело, даже если дело доходило до её отражения, как показал опыт. Наверное, поэтому она доверяла мне столь интимный, даже сакральный для каждой Девы предмет уже во второй раз.
— С ней всё в порядке?
— С ней? — Метресса улыбнулась. — Пришлось смирять её верёвками, чтобы она никуда больше не убежала. Но этого всё равно недостаточно. Я всю ночь ломала голову над тем, как связать её ещё крепче и надежнее. И кажется, придумала.
Боги…
Когда я пришла в себя, подарок уже лежал на моей ладони. Мой взгляд отказывался воспринимать отражение в нём после столь близкого лицезрения этой женщины. Но это и неважно, ведь роль у этого зеркала была совсем другая. Метресса самым очевидным образом предложила стать парой её дочери. Знать бы, как эту новость она преподнесёт Имбирь. Зеркал же у неё больше не осталось. А если серьёзно, то я даже не представляла, какие слова смогут переубедить мати, пусть даже это будут слова самой Метрессы.
Но она выглядела спокойной и уверенной, когда проходила мимо меня. Я хотела было крикнуть ей вслед, что согласна стать подругой Чили, но не её оковами… Однако лишь на таких условиях она и Имбирь согласились на наш союз. Точнее, верёвка, которую я олицетворяла по мнению Метрессы, должна была превратиться в удавку по мнению мати.
От необходимости много говорить Имбирь уже тошнило, поэтому она изложила мне суть дела как можно короче.
— У тебя появилась возможность разом искупить грех всего нашего клана.
— О.
— Метресса просила меня отдать тебя в пару её выродку. Едва в ногах у меня не валялась, а я подумала: «какая наглость»! Она так гордится своим материнством, что, похоже, считает, что всем остальным здесь плевать на своих дочерей.
— Ты отказала ей?
— Я сказала, что подумаю.
Это уже означало большее согласие, чем я могла рассчитывать. Я взволнованно затеребила локон волос.
— Ты, кажется, невероятно этому рада, — заметила мати.
— У меня всё ещё нет пары для обучения, а время уже на исходе.
Вряд ли она поверила в мои чисто-практические соображения, но, в общем и целом, я была на правильном пути.
— Вот именно, Ива. Ты должна постараться и освоить высшее мастерство, вопреки своему изъяну и изъяну твоей пары. Это испытание достойное Девы, докажи, что ты одна из нас. Расклад тут только такой, Ива. Кому-то из вас придётся умереть в конце обучения, но ведь ты и сама это понимаешь. После стольких похорон, ты точно уяснила, что ты — садовница, а все остальные — деревья. — Она положила руку мне на плечо. — Ты ведь не падёшь жертвой единственного мужчины в мире, где властвуют женщины?
— Нет.
— Это был бы самый нелепый конец, который только можно придумать.
— Да уж.
— Хорошо, что ты такая понятливая. — Имбирь наклонилась, пропуская через пальцы мои волосы. — Завтра я их украшу. О, этим локонам суждено стать удавкой для худшего из отступников.
Но украшать мои волосы ей не пришлось. Я её в этом опередила, отрезав их до самого затылка.
— И что это значит? — спросила мати ледяным тоном, когда увидела мою новую причёску. Это было явным бунтом, конечно, но я сказала:
— Если я приду во дворец с украшенными волосами, как это воспримет Чили, которой их сожгли? Если уж волосы играют главную роль в единстве, значит, у меня их тоже быть не должно. Так я привяжу её к себе надёжнее, чем любым другим способом. — Я была невозмутима, потому что знала, что Имбирь растолкует мои слова на свой коварный лад. — Мне не нужны украшения и наряды, чтобы Чили, едва увидев меня, поняла, что я пришла к ней, как её пара.