— Ты просто *баный псих, — прошептал Илай, тяжело дыша.
— Погоди, я ещё не договорил, — сказал Датэ, давая понять, что продолжение впечатлит его куда сильнее. — Я был с ней долго… насколько хватило сил. Эта совершенно безучастная к моим стараниям женщина истощила меня. Я ослаб. Но что намного хуже, я размяк. Блаженство — опасное состояние для Калеки. Привыкшие к боли, мы, оказывается, совершенно не устойчивы к наслаждению. У меня в голове начали появляться разные мысли… сомнения… жалость… Мне нужно было срочно смыть с себя последствия этой безумной войны и ещё более безумной любви. Я не хотел никого видеть. Но мои солдаты думали иначе, они всё это время ждали, когда я освобожусь и скажу, что делать с мёртвыми. С мёртвыми… Они словно говорили на непонятном мне языке. Они называли меня по имени, а я его не узнавал. Я перестал понимать своих собственных людей… И вот мы снова подошли к теме громких прозвищ, — заявил он мрачно. — Когда они спросили меня, что делать с телами, я сказал отнести их к купальням. Я сказал наполнить эти купальни их кровью. Такая ванна способна исцелить даже Калеку, и я погрузился с головой в это благоухающее, сладкое озеро. Только так я мог очиститься от своего главного греха, искупить вину за нарушение запрета и смыть с тела ощущение, такое настойчивое вопреки нежности её кожи.
Илай промолчал, не только потому, что в отличие от Датэ не мог похвастаться красноречием. Просто не знал, как назвать его теперь. Его и себя.
Он принёс ему последнюю из Дев, иначе говоря, с порога предложил изнасиловать её, убить, выпустить кровь и искупаться в ней. Отличный вступительный взнос, ничего не скажешь. После такого подарка Датэ пересмотрит своё решение и поставит его по правую руку от себя.
Косясь на ящик, у которого сидел предводитель Калек, Илай чувствовал себя чертовски слабым. Впервые таким слабым рядом со своим главным «оружием», и дело не в его собственном параличе. В тот раз Илай ясно осознал, что она его слабость в большей степени, чем сила. И что эта месть нужна была ему в большей степени, чем женщине, которая бы не захотела видеть кровожадного ублюдка ни под каким предлогом.
Ведь это и не месть даже, а обычная показуха. Он хотел убить Датэ, потому что все вокруг говорили о нём. Шепотом, несмело, но с раздражающим постоянством. Его называли сильнейшим отшельником за всю историю существования великих кланов, а ведь сильнейшим Илай до последнего считал себя.
Старец? Не дитя? Такой наивный.
Это про него, точно.
Теперь, смотря на него, Илай понял, что если каким-то чудом выберется, то тоже будет говорить о нём в той самой манере, которая так раздражала его в людях раньше.
— Похоже, я тебя впечатлил, — проговорил Датэ, замечая его дрожь. — Этого тебе тоже не стоит стыдиться. Это всё техника голоса, я применяю её неосознанно. И хотя я презираю всё, что с Девами связано, в твоём случае я сдерживаться не буду. Есть какая-то поэзия в том, что ты умрёшь от техник женщин, которых так почитаешь.
Илай зарычал, от усилия и злости. Как будто то, что ублюдок пользуется силой Дев — их главным сокровищем, взбесило его даже сильнее, чем живописание насилия и убийств. Датэ не просто уничтожил клан, он осквернил и расхитил его во всех возможных смыслах.
— Но за то, что я к тебе так милостив, — продолжил Калека, — ты тоже должен меня порадовать. По лицу вижу, что ты приготовил мне отличный сюрприз.
О, в этом можешь не сомневаться.
— Снимай печати, — приказал он, — только осторожно, не порви, я собираюсь их изучить.
Руки дрожали от напряжения, когда Илай положил их на деревянную крышку. Она должна была стать нерушимой крепостью, а не обёрткой подарка, который он будет распаковывать перед самым недостойным этого подарка человеком.
Подцепив клочок бумаги, он потянул его на себя медленно. Изменение, которое Илай заметил в себе, как только бумага отстала от дерева, было незначительным, едва ощутимым. Что-то вроде мимолётного облегчения. Это можно было счесть последствием выполнения приказа: связавшая его сила ослабила захват на долю секунды.
То, что сделал Илай в следующий момент, было продиктовано скорее инстинктом, чем логикой. Только позднее, анализируя случившееся, он вспомнит, как Датэ отдёрнул руку, прикоснувшись к барьеру на ящике. Потому что тот сдерживал силу Девы. Блокировал её.
Сорвав первую печать, Илай прижал её к собственной груди, и сковавшее его напряжение схлынуло так внезапно, что он отпрянул назад. Пытаясь отдышаться, он продолжал вдавливать печать в грудь изо всех сил, словно хотел вплавить её в своё тело, хотя того, что она пристала к одежде прямо над сердцем, было вполне достаточно.
Всё ещё не веря своей удаче, Илай поднял взгляд на Датэ… и позволил себе злорадную улыбку. Конечно, это нельзя было назвать победой. Но Датэ выглядел проигравшим. Чересчур много шока, неверия и ярости для бессердечного.
Однако Илай совершенно напрасно принял их на свой счёт. Датэ вывела из себя отнюдь не его выходка.
Посмотрев на ящик, командир перевёл взгляд на меч, что оставил на подставке… и рванул туда со скоростью молнии. Он почувствовал то, что лежало под крышкой, как только Илай нарушил целостность барьера. Даже той незначительной трещины в защите Калеке хватило, чтобы уловить сущность Девы.
И, конечно, первым делом этот ублюдок схватился за меч.
Тогда как Илай схватился за ящик, собираясь сбежать.
— Стоять! — взревел Датэ, настигая его у самого полога. Вцепившись в лямку, накинутую на его плечо, Калека втянул его обратно вглубь шатра. — Разве ты принёс его не для меня? Это моё!
Его обнаружившаяся с новой силой одержимость Девами показалась Илаю даже более тяжёлой и болезненной, чем его собственная. Что так взбесило Датэ? Осознание, что свой великий карательный поход он так и не закончил? Или… ревность? Наверное, думать о том, что после устроенной им кровавой резни кто-то выжил было сноснее, чем то, что другой мужчина владеет тем, чем владеть может лишь он.
— Дай сюда! — вопреки барьеру приказ обрушился на Илая сокрушительным дополнительным весом. Он едва успел уйти в сторону, как лезвие просвистело в миллиметре от плеча: техника голоса и ящик за спиной сделали его неповоротливым. — Пади! Кем ты себя возомнил? Ты просто сопляк по сравнению со мной! Неужели ты думаешь, что эти жалкие печати остановят меня?
— Жалкие? — Уклоняясь, Илай сорвал с крышки вторую.
На этот раз он подпустил врага ближе намеренно, зная, что сильно рискует, но ставя всё на эту атаку. Когда Датэ сделал новый выпад, Илай сместился в сторону. И в ту секунду, когда ладонь, сжимающая меч, оказалась рядом с ним, он прикрепил на неё сорванную печать.
Бумага впилась в кожу мужчины, будто тысяча ядовитых жал. Взревев, Датэ выронил меч, лезвие воткнулось остриём в землю. Но когда Илай дёрнулся к оружию, веря, что боль от печати Старца сковывает надёжнее, чем давление от техники голоса, Датэ откинул его ударом ноги.
Получить удар от Калеки… Казалось, что его живот разорвало.
Меч замедлял Пламя, он ему не давал сражаться в полную силу, вот что понял Илай. И пока он пытался прийти в себя, хватая ртом воздух, Датэ обхватил рукоять меча левой рукой и проткнул правую насквозь. Стон боли сменился вздохом облегчения.
— Мразь, я очень любил этот шрам, — прошипел мужчина, демонстрируя ладонь. Заляпанный ковёр, похоже, ему не было жалко и вполовину так сильно. Кровь стекала по лезвию, повторяя контуры узора, выгравированного в металле. — Ты хоть можешь себе представить, как трудно оставить следы на этом теле?
Да, теперь Илай это представлял отлично. Стоило только увидеть, как размокшая от крови, разрезанная бумага сползла с ладони, а рана затянулась в считанные секунды, нарушая рисунок рубцов участком новой гладкой кожи.