Поленов ударил по двери ладонью.
В доме — ни звука.
— А ну-ка, я сапогой! — В шутку он всегда говорил «сапогой».
И только тогда они услышали глухой, дребезжащий, сердитый голос:
— Чего стучишь так? Лучше головой ударь!
— Двери жалко! — ответил Поленов.
— Оно и видно!
Дверь приоткрылась, в сенях показался седой старик. В его живых настороженных глазах Никита Иванович уловил немой вопрос: «Кого это нелегкая принесла?»
— Чего тебе? — спросил старик недружелюбно.
— За лошадью пришел, — ответил Поленов: так наставлял его полковник.
— Какую тебе лошадь? — удивился старик.
— Да ведь какую не жалко будет!
— Что ж в дверях остановились? — лесник сменил тон. — В дом проходите!
Они миновали темные сени и очутились в полуосвещенной большой комнате с квадратным дощатым столом посредине и с длинными скамейками вдоль стен. За печью, побеленной синеватой глиной, висел цветистый ситцевый полог, прикрывавший кровать.
Печь была жарко натоплена. Таня не удержалась и зевнула. Старик заметил это. Стало ли ему жалко девушку, или он хотел вести серьезный разговор наедине с мужчиной, — он раздвинул полог и предложил Тане отдохнуть на постели.
Поленова он пригласил в красный угол, где висели две маленькие, потемневшие от времени иконки. На хозяине была плотная льняная рубашка, подпоясанная плетенным из шерстяных ниток поясом, на ногах — стоптанные черные валенки.
— Ну, поясняй, что от меня требуется? — спросил он, снимая валенки и потирая затекшие старческие ноги.
— Лошадь, телегу, куски железа, подковные гвозди, кузнечные мехи.
Лесник, нахмурив седые, вытершиеся брови, повторял, слегка шевеля губами:
— Конь будет… телега будет… железо будет… мехи есть… С подковными гвоздями похуже дело… Были, поищу… фунта три или пять… — Он строго посмотрел на Поленова: — Оттуда?
— Оттуда, отец.
— Дочка?
— Дочь.
— Наши скоро вернутся?
— Вернутся. А скоро или нет — Москва знает.
Старик сокрушенно покачал головой:
— Ждут люди, скоро глаза до дыр протрут.
Лесник был немногословен и, обмолвившись еще несколькими фразами, ушел из дому. Поленов посидел, посмотрел в окно, взглянул на теплую печку, и ему тоже захотелось прикорнуть. Но не успел. За окном послышалось скрипучее тарахтение. Он быстро соскочил с печки. Лесник уже распрягал упитанную вороную лошадь, поглаживая ее по лоснящемуся крупу. Телега была громоздкая, на деревянном ходу, такая и требовалась Никите Ивановичу.
Ночью Поленов отлучился часа на два; он отыскал портативную радиостанцию и остальной груз, упрятанный во мху, под кустом можжевельника.
Ночь прошла спокойно.
Рано утром лесник ушел осматривать свои владения, а попутно разведать, что творится на ближайших дорогах.
Поленов с Таней принялись за работу. Никита Иванович отодрал доски и в широком задке телеги сделал несколько углублений, там хорошо поместились рация, карта, компас, деньги, последние номера «Правды».
— А ты, батька, не только кузнец, — одобрительно сказала Таня.
— Мы с тобой, Танька, должны быть мастерами на все руки. И халтурить нам нельзя.
— Нельзя, батька! — согласилась Таня. Она забросила руки за голову и приподнялась на цыпочках. — Батька, а ты поэтов всех знаешь? — спросила она, с улыбкой посмотрев на Поленова.
— Всех поэтов знать трудно. Многих все же знаю. На «вы» знаю!..
— А кто вот это написал?
Поверь мне, той страны нет краше и милее,