«Был Лазарем четверодневным…»
Был Лазарем четверодневным,
Восстал, но гроба пелены
Влачу наследием я гневным
Теней покинутой страны.
И света лик мне чужд и страшен,
Люблю беззвучность, вечера…
Могу ль вкушать земных я брашен
Пещеру кинувший вчера?
И память смерти сердце точит
И жду исчезнувших теней,
А Солнце яростно пророчит
Мне хороводы долгих дней.
И брежу пением плачевным
И помню гроба пелены
И жажду быть четверодневным
Во тьме покинутой страны.
«На снега упали тени розовые…»
На снега упали тени розовые,
Сегодня конец январю…
Рощи в инее красуются березовые,
А в небе поток янтарю…
На душе светло и херувимчато,
Загораются надежды на весну,
Облака поют восторженно и дымчато,
Все блестит – куда я ни взгляну!
Водяной на волю снова просится,
В ледяном томится полону,
В полынью на солнце, жмурясь, косится
И уходит медленно ко дну.
Так воздушно тают тени розовые…
Сегодня конец январю.
В сердце – май и шепоты березовые…
Вот поверил солнцу – и горю!
У себя
Дни как медленные шарики
Вечно-милых, старых четок,
Ночью – дальних звезд фонарики…
Дух и радостен и кроток.
Лица нежные, знакомые,
Мебель в обветшалом вкусе,
Умилительно-истомный
Лик на вышитом убрусе.
В небе точно перья страуса
Тучи мечут пышный веер.
За стеной играют Штрауса
И романсы Клары Мейер.
На стенах – виды и мелочи,
На открытках – honey-moon,
На столе – немного мелочи,
Альманах и в нем «Вдовун».
Дни как медленные шарики
Вечно-милых, старых четок;
Вечер – дальних звезд фонарики.
Сон и благостен и кроток.
24/VIII-13.
«Небо как ткань узорочья бухарского…»
Небо как ткань узорочья бухарского,
Взводни высокие тихо идут,
Верно далеко от холода Карского
Льды вековечные к югу плывут.
Тяжко пахнуло дыханием северным.
Волны отпрянули, ринулись вновь…
Горе полям вкруг обители клеверным!
Солнце полярное – кровь.
Небо полярное матово-зелено,
Тундра скалистая, даль,
Снег вековой в горных кряжей расщелине
И вековая печаль.
Солнце как пурпур величества царского,
Соль изумрудов воды,
Тихо плывут вдаль от холода Карского
Голубоглазые льды.
Горло Белаго моря, лето 13 года.
Песья голова
Во мгле ушедшего, далекой и седой,
Чтоб женской прелестью не быть столь уязвленным,
В дар многих слез, молений преклоненных,
Венчался юнош песьей головой.
И ныне так – главу – обличье пса
Мне ниспошли, чтоб мог я в сей юдоли
Без устали глядеться в небеса.
Как пес-отверженец, в смиренной, низкой доле
И воплем славить мощь и чудеса
Твоей божественной и благодатной Воли.
23/10-13.
Триолет
Всего лишь восемь строк и снова
Уж триолет поет, звенит…
Ужели сердце свой зенит
Достигнуть жалкое готово?
Уж триолет поет, звенит:
«Иди, влюбляйся смело снова!
Любовь, как снов твоих основа,
Как триолет поет, звенит»!
«Жизнь – это чара ложных, белых зим…»
Жизнь – это чара ложных, белых зим,
Река одетая в льда саккос бледно-синий,
Жестокий хруст, опалов зыбкий дым
И четкость строгая дворцовых, важных линий.
Смерть – это сад, нездешний, вечный сад,
Цвет пышнодлящийся надменных, райских Регий,
Престол властительный, фонтанов звонких ряд,
Блаженства азбука без гибельной омеги.
И если смерть мне даст забвенье зим,
Сон тихий, радостный на вечно-жданном бреге,
Все буду помнить я среди гордых, райских Регий
Печали бывшие, опалов зыбкий дым,
Искать мучительной, карающей омеги
Венчавшей лед моих немногих зим.
8/10-13.
«Ты одета в ротонду из лучистых снежинок…»
Ты одета в ротонду из лучистых снежинок.
Пятый уж час минует. Вечер благостно тих.
И в далекой лазури Кто-то тысячи льдинок
Разбросал так небрежно. В сердце радостный стих.
Ты подумай, как ночью будет ярко лучиться.
Изумрудами сыпать там вдали океан.
Как над ним будет реять черноокая птица,
Чернокрылая птица – вещедревний баклан.
Ты подумай, как ночью встанет ветхий святитель
Из серебряной раки, как беззвучен и тих
Обойдет он всю тундру, сбережет он обитель
От невидимых ликов, от обиды и лих.
Ты подумай, как ночью хладноокой громадой
Льды полярные стынут, чаля к Новой Земле,
Точно сирые дети, голубые номады,
Проплывая, маячат в мерно-зыблемой мгле.
На окне – плач узорный из замерзших слезинок
Словно я, он капризен, словно стынущий стих.
Ты проходишь в ротонде из лучистых снежинок.
Пятый час уж минует. Вечер благостно тих.