Полдеревни Гоша участкового гнал. Цокот подков милицейских сапог метрах в десяти от бегущего сзади оставался. Выручило Горохова то, что со всякого рода препятствиями еще в армии научили ловко управляться. Десантник бывший мелкие заборы птицей перелетал, высокие махом, по-учебному. Пока-то Гоша обход найдет! Участковый на сарае Миронихи угнездился, когда залезал, сапог потерял, а шинель от жары скинул… Пристрелил бы проклятого, да пистолет в сейфе, а в кобуре кусок колбасы копченой и хлеб, Катькой завернутые. Провизию Горохов съел, задумчиво глядя, как расправляется с сапогом и новой шинелью тереховский волкодав.
За шинель Спирька заплатил, а за сапог платить отказался, мол, не виноват, что с ноги слетел! Горохов дела заводить не стал, хоть и ясно слышал, как Спирька с крыши кобелю во время внушения жаловался: «Чего он, Гош? За что ругается-то? Узы его, узы законника».
От Спирьки участковый отступился. Охота дураку на крыше сидеть, и пусть его. Крыша Спирькина, дом его… Но во двор к ним Горохов больше не заходил. Нужда была — через забор общался.
Горохов воротник шинели поправил, шапку-ушанку ребром ладони проверил — не сбилась ли кокарда? — и калитку цыбинских ворот толкнул.
— Здорово!
Демид Цыбин удивленно брови вскинул, на входящего участкового в прищур смотрит. Тот остатки снега стряхнул, дверь в сени аккуратно прикрыл за собой, сапогами о половую тряпку зашаркал.
— Сын в школе? — участковый лоб вспотевший вытирает.
— А и где ему быть-то?
— А жена? — Горохов огляделся.
— А и где ей быть-то, на работе. Председатель картошку ни свет ни заря перебирать погнал. А чего ей сделается-то, картошке?
— Попреет.
— Ране не прела, а нынче попреет… Чтобы служба медом не казалась, вот чего.
— Может… и так может быть, — равнодушно кивнул Горохов.
Демид настороженно смотрит. Прошлой ночью они с женой в свой подвал пяток мешков комбикорма скинули, так что в посещении дома участковым он некий смысл искал-угадывал. Комбикорм-то колхозный, его знакомый шофер привез, и Демид прикидывал — кто из соседей мог видеть, как они мешки из кузова во двор заносили?!
— Демид Карпыч! — Горохов насупился. — Ты свою бабу урезонь. Непорядок это, при людях мою Катерину обозвала всяко… Чуть не до драки дошло!
У Демида от души отлегло, засуетился, со стола крошки смахнул, сигареты и пепельницу с этажерки снял, перед Гороховым поставил.
— Чего они сцепились-то?
— Да Катьке наболтал кто-то, мол, на сберкнижке у тебя сорок тыщ положено, она к твоей и пристань — откуда, да откуда? Твоя говорит, вранье, брешут, мол, люди, а Катька про каких-то свидетелей… Вроде, мол, твой сын в школу книжку таскал, показывал.
— От дуры-бабы, а? — Демид смеется. — Сорок тыщ! Ополоумели никак? Такую прорву денег и не украдешь нигде! Во сплюхи губастые, язви их! Да были бы они, разве бы я в деревне жил-то! Я б в городе сухое винцо попивал, а то и коньяк через трубочку… По телефону наяривал! Сорок! Это ж убиться можно!
Демид в чашку из кувшина квасу налил, подвинул участковому.
Горохов усы разгладил и к чашке припал. Демидовский квас на всю округу славен.
— В нос шибает! Чем его твоя баба приправляет, Демид Карпыч?
— Баба… — Демид презрительно. — Кто ж ей доверит-то, бабе! Сам и завожу, сам настаиваю… Главное, хрену не жалеть, а там пойдет! Бывает, такенную бутыль в клочья разносит, до того ядрен пенится!
— Ну давай еще чашечку. Спасибо… Значит, ты бабе своей скажи, я их обоих по червонцу штрафану — и свою, и твою… При людях в крик кидаться из-за всякой ерундовины.
Демид участкового до ворот проводил, долго вслед смотрел.
Он, Демид Цыбин, на деревне в «загадках» слыл. Мужик кряжистый, шести пудов весом, плечищи, что лемеха плуга, как повернется, так кажется, со свистом воздух режут, плечи-то! Побаивались его.
Кололи где кабана, валили телушку или овцу — звали Демида. Шел он со своим инструментом. Деловито осмотрев животное, садился курить. Дым пускал из ноздрей, не морщась, крепко сжав в нитку тонкие губы. С каждой затяжкой дышал все чаще.
Говорили, именно в эти минуты наливается Демид тяжкой злобой. Обычно пустоватые серые глаза его замирали, смотрели не мигая, холодно, пронзительно, расчетливо-жестоко.
В чистой тряпице держал он свой «инструмент»: тонкие, слепящие шила, разного калибра ножи, сточенный в длинную плоскую иглу напильник с наборной ручкой. Накурится, дым выдохнет, жертву на глазок смерит и нужное оружие из тряпицы вытянет.