— Запомни, сучонок, еще тронешь — убью. Моли бога, не моли — убью. В саду закопаю, а в школе скажу, что в интернат отдал. И ты! — Демид повернулся к замершей жене. — Еще с кем поругаешься — язык вырежу и Спирькиному кобелю скормлю. Поняла? Кого спрашиваю, падаль!
Жена кивнула, бочком-бочком к сыну, с полу его подняла и на колени пристроила, сидя на стуле, гладила, утешала гудевшую от удара голову, в маковку вихрастую целовала.
— Хошь, песенку спою?
— Давай, бестолочь.
— Каму сяму лю-лю катянма ой, кли мо сямо ту-ту ля кусьма-а!. — Была у Марии со Спирькой такая игра: придумывали в хорошие минуты вот такие песни из набора глупых и бессмысленных словосочетаний. И чем глупее, тем смешнее, тем оба довольнее… Без мелодии.
— Ладно, чего ты так громко-то, люди услышат!
— Манька, Мария моя ненаглядная! А плевали мы на них на всех! Дай поцелую!
— Сдурел мужик, что ты, ей-богу?! Посреди деревни-то! Отстань, черт непутевый!
— На мужа! Грубить! Ну, все…
Кувыркнулась Мария в снег, руки растопырила, только привстала, а Спирька сверху: «Урра-а! И» Свалил жену и в залепленное снегом лицо — целовать. Мария притворно отбивалась, ногами дрыгала, а когда за шиворот Спирькина рука со снегом просунулась — заорала на весь белый свет! Спирька, как на катапульте, подлетел, опрокинулся.
Шум подняли на всю округу. Поднялись, друг на друга не смотрят, мол, сердятся… Мария сбившуюся шаль оправила, Спирька шапку от снега отряхивает. Покосились — рассмеялись. Дальше пошли.
Дорога известная годами нахоженная: улицей к оврагу, там по мосточку и вниз к речке Капельке. За ней тропа на две стороны разбегается, влево — это к мастерской, где Спирькин трактор стоит, направо — это к ферме, там Мариины коровы дожидаются хозяйку. А колхоз называется «Маяк». Название хорошее, всем нравится, хотя, если честно говорить, никому этот «Маяк» не светит. Средний колхоз. Доходы средние, убытки тоже; так на так и выходит. Что положено, государству дают исправно, но и забирают не меньше. Нагоняи и премии не густо сыплются, а если, правда, по районной газете судить, то и вовсе несуразное выходит… «Труженики колхоза „Маяк“ выходят на новые рубежи»… Или еще: «Механизаторы наращивают темпы!» Спирька всегда плевался — мол, если просто по годам эти «темпы растущие» подсчитать, так они должны ого-го как вырасти! Даже если по полпроцента наращивать. Но вырезку с фотографией Марии на стену повесил. Рядом с бабой голой, что из реки вылезает, а мужик с копытами и рогами за ней подглядывает, «Сатир» называется.
Неспешно идут. Запас времени есть, беседуют.
— Уйдет она, Мария, поди, не сегодня-завтра, а? Чудно! Как они там на болоте живут? Без одежи находятся. С холоду не гинут… Может, землянки роют, так опять же, какие в трясине землянки? Гнезда вьют, навроде птиц? Относительственно все это, очень относительственно.
— Что ты за слово такое глупое придумал, Спирь?
— Дура-баба, это физик один сообразил, ясно? В журнале про это есть. Все вокруг относительственно! Например, иду я с тобой, а может, это не я, другой мужик, из другого мира, перевернутого? Я понял: вроде изнанки, и ты — это не ты, а видимость. И живем мы относительственно, для нас это жизнь, а кто другой из-за этого подох с изнанки, поняла?
— Брехня. Если подох, то все равно, хоть с изнанки, хоть с лица. Подох — не перелицуешь. Относительственно! Я — не я… Дерну за волосья — кто это будет?
— Другой! — истово Спирька заявляет, глазом не моргнет. — Я заору, факт, а он от счастья зажмурится, мол, во какая баба меня ласкает-то!
— Ой, балбес, ой, помру! Уморил!
Посмеялись. Дальше идут…
— Спирь, чего думаю — полетели люди в космос, так?
— Ну.
— Про это все талдычат. А откуда он, космос этот? Как это из ничего вышло все, и почему вышло-то? Ничего — оно и есть ничего. Не верю я, что там никого нет! — Мария в небо пальцем ткнула. — Всему начало есть, и космосу этому. Тайная это штука… Вот бог… он же…
— «Штука! Бог!» Ломишься по жизни, чисто… Чисто лошадь прожевальская, ломом тебя не сдвинешь! Ты про бога, что ли? Нет его. Пар один, а бога нет. Космонавты в космос, как в баню, лазают. Не успела перекреститься, уж другой летит! Дура-баба, все у тебя не так. Улита пришла вон, дитя отогревать надо, а эта ртом зевает, руками машет бестолку… Тьфу, Мария, прибить бы тебя. Давно не битая?
— Давно, — Мария притворно. — Ой, давно, с самой свадьбы. Спирь, про ту ночь-то, сомлела я, страшно-то как, господи, волосья на ней!
— Попервости оно так. Потом ничего, я пригляделся, нравится.