— Ковбаса, фамилия мужчины.
— Впервые слышу. А кто такой?
— Сторож магазина.
— Не знаю.
— Как же не знаете…
— Нужен он мне, как архиерею третий позвонок, — уже огрызнулась Киселёва, напуганная инспектором.
Рябинин считал, что допрос ничем не должен прерываться. Ни магнитофоном, ни стенографией, ни другим человеком, ни телефонным звонком… Даже составлением протокола. Поэтому он старался всё запоминать и не тревожить вызванного записями. Только в крайнем случае, при многочасовых допросах, чиркал он украдкой свои иероглифы, которые лишь потом шли в строчку показаний.
Инспектор прервал допрос взглядом.
— Вера Гавриловна, на кладбище вы одного мужчину назвали убийцей…
— Я же тихонько.
— Но назвали?
— Назвала.
— Это и есть Ковбаса.
— Откуда же я знала, что он Колбаса, то есть Ковбаса…
Рябинин вздохнул легко: допрос споткнулся лишь на форме, на пустяке. И Петельников поборол сон, приготовившись к главному, — преступление должно быть вот-вот раскрыто.
— Вера Гавриловна, вы утверждаете, что Ковбаса убил Слежевскую?
— Утверждаю, — громко подтвердила она.
Рябинин и Петельников переглянулись с несдержанной радостью. Но глаза Киселёвой остались суровы — видимо, они сейчас видели преступника.
— Рассказывайте, Вера Гавриловна. — Рябинин даже поморщился от своего елейного голоса.
— Он к ней подошёл, замахнулся и убил одним жутким ударом по голове.
— Вы что… видели?
— Все же говорят, что одна рана на голове.
Сведения в посёлок просочились — от понятых, от родственников…
— Дальше, Вера Гавриловна, дальше, — не утерпел Рябинин.
— Что дальше?
— Откуда вы знаете, что Ковбаса убийца?
— Народ же видел! Людей на кладбище было — что на демонстрации. Весь посёлок пришёл.
Рябинин вдруг ощутил, что он тоже недосыпает. Ему тоже захотелось сесть на высокий пень, безвольно уставиться в стену и смотреть в неё, смотреть…
— Что видел народ, Вера Гавриловна?
— Этот мужик, Колбасин, подошёл к гробу и взмахнул рукой, вроде как замахнулся. У меня аж сердце заколодило.
— И что же?
— А вы не знаете? Вот так следователи! Лет семь назад случай был… Жили два брата, и вот одного задушили. А убийцу не найти. На похоронах-то второй брат стал прощаться, поцеловал покойника да руки на его шею и положил. Жена убитого без сознания свалилась. Этого братца тут же арестовали. И он признался. Испокон веков известно… Когда убийца видит погибшую жертву, то повторяет свои подлые движения.
— И всё?
— А чего ещё?
Где-то Рябинин видел формулу эмоций, выведенную психологами. Радости или печали случаются при несовпадении информации о своей потребности с информацией о своей возможности. Тогда он в этой формуле усомнился — уж больно она казалась простенькой. Похоже, что этот допрос убедил его… Их сильнейшая потребность в информации об убийце не совпала с информацией об их возможностях, а вернее, о возможностях гражданки Киселёвой.
— Подпишите протокол, — сказал Рябинин.
Уходя, она прощально оглядела комнату и весело поделилась:
— А у вас тут сплошные чучела…
Инспектор так и промолчал весь допрос. Он опять смотрел тем неживым взглядом, который испугал Киселёву.
— Может, проверим этого Ковбасу? — попробовал расколдовать его Рябинин.
— Все мужчины посёлка проверены. В день убийства гражданин Ковбаса спал после дежурства с девяти утра до семнадцати вечера.
7
Утром Рябинин сходил в детский сад и допросил почти всех работниц. Как там по-латыни… О мёртвых или хорошо, или ничего. Слежевскую хвалили — прекрасный организатор, справедливый человек, отзывчивая женщина… Мужа жалели — остался с двумя детьми. И ни намёка на след преступника.
Рябинин вернулся в клуб, никого не нашёл, перекусил макаронами и теперь брёл по озябшей улице. Под ногами похрустывали мелкие лужи, запечатанные белым ледком, который был расписан овальными полосами, как шлифованный агат.
Видимо, разговоры в детском саду как-то передались ногам, и Рябинин знал, что они несут его к дому Слежевского. К чужому горю. Почему оно трогает нас? Говорят, совесть, сострадание, гуманизм… А не проще ли, не трогает ли человека чужое горе потому, что он боится такой же участи для себя? Одиночество грозит каждому…
Рябинин вошёл в избушку удивлённо — её хозяин сидел за столом перед чашкой остывшего чая, будто и не вставал со вчерашнего дня.
— Вы бы прошлись, — сказал Рябинин.
— Я утром был на кладбище.
— Сходили бы на работу.
— Отпуск дали…
Следователь разделся и сел на свой уже обжитой кусок скамейки — боком к доменному жару плиты. Слежевский молча налил ему чаю. Рябинин начал пить с тихим удовольствием — сегодня чай попахивал мятой.
— Зачем вы ходите на кладбище? Зачем лишний раз травите себе душу?
— Мы прожили девятнадцать лет…
Рябинин вспомнил его слова:
— Вчера вы сказали, что любовь не важна…
— А вы знаете, что такое любовь? — почти насмешливо спросил он, видимо, и не рассчитывая на ответ. — Это когда рядом с тобой спит человек, а ты его видишь во сне. Да-да! Боишься расстаться с ним на время сна.
— Вы так… любили свою жену?
— Мы так любили друг друга. Есть дурацкая песня со словами: «Осторожно, любовь-любовь…» Мол, её надо оберегать. Да влюблённые горы могут своротить! По себе помню.
В его жарких словах что-то показалось Рябинину неточным. Да, «по себе помню». А почему не «по себе знаю»? Разве он говорит о далёком прошлом? Впрочем, у любви столько оттенков, сколько прожитых лет.
— Когда она уезжала, знаете, что я делал? Бежал с вокзала домой. Она была дома.
— Как дома? — не понял Рябинин.
— Вещи её дома, фотографии её, запах её…
Слежевский схватил погудывающий чайник и влил свежего кипятку в чашку следователя со странной силой — едкие брызги мелко блеснули на жёлтом дереве. Заварку он вливал после, уже спокойнее.
— Спросите меня, что я тогда делал?
Чуть выпуклые глаза Слежевского смотрели без тени иронии. Тонкие губы и почти впалые щёки были недвижно-крепки, лишь усики дрожали почти неприметным тиком.
— Ну, и что вы тогда делали? — улыбнулся Рябинин.
— Я был с Анной. Для меня тогда впервые открылась примитивнейшая тайна — счастье быть рядом с человеком. Не работать вместе, не общаться, не говорить… А просто ощущать его рядом и наслаждаться этим. «Что ты делал? Я был с близким человеком. Да, но что ты делал? Я был с близким человеком!» Вы меня понимаете?
Рябинин кивнул. Следователю нужно знать право и текущее законодательство, криминалистику и достижения современной науки, жизнь и свои профессиональные тонкости… Но прежде всего нужно знать человека. А уж как ты его познаешь — наукой ли, опытом, интуицией — твоё дело. Следствие — это человековедение. Поэтому Рябинин кивнул уверенно.
— Мы днями сидели друг с другом молча. Как два живых истукана. И нам было так хорошо, как никогда не бывало. Что же такое любовь? — в который раз спросил он.
Рябинин промолчал, догадавшись, что его ответы Слежевскому не очень и нужны.
— Любовь — это интуиция. Половое влечение плюс интуиция. Поэтому мы и молчали. Слова были ни к чему. Мы понимали друг друга даже без взглядов, без движений, без намёков…
Рябинин допил вторую чашку. Слежевский опять схватил чайник с непонятной силой, но теперь следователь увернулся от едких брызг.
— Вы согласны, что любовь— это интуиция?
— По-моему, любовь есть прежде всего доброта.
— Ах, доброта? — удивился Слежевский так, что Рябинин подумал про опасный чайник, слава богу, поставленный на плиту.
— Любовь есть безрасчётное добро, — убеждённо сказал Рябинин.
— Матери к детям. А у любовников расчёт есть. Вы забыли про секс.
— А что секс?
— Любовь связана с сексом.
— Насильник тоже со своей жертвой связан, — возразил следователь, почти инстинктивно защищая любовь от секса, хотя Слежевский эти понятия вроде бы не объединял.