Сразу за воротами начиналась просторная слегка неухоженная лужайка. Дорога разделялась и огибала ее с двух сторон, а потом смыкалась снова у величественного парадного входа. Стены, окружавшие усадьбу, некогда были частью укреплений замка; в трещинах каменной кладки росли дикая валериана и желтофиоли, которые насеивались самостоятельно и на следующий год снова цвели.
Замок казался безлюдным. Том припарковал машину у подножия лестницы, заглушил мотор и вылез из салона. Вечерний воздух был сладок и свеж, после Лондона ему показалось, что на улице немного холодновато. Том поднялся по ступеням, толкнул дверь с массивным кованым запором, и она медленно распахнулась внутрь, зловеще скрипнув, словно в фильме ужасов. За ней начинался громадный промозглый холл с высокими потолками. Полы, выложенные камнем, великанский камин, по обеим сторонам от него старинные, покрытые пылью рыцарские доспехи, а над каминной полкой такие же старинные скрещенные мечи. Том пересек холл и прошел через еще одни двери, словно оставив позади мрачное средневековье и вступив в театральную декорацию в стиле итальянского возрождения.
Когда ребенком он впервые оказался в Кинтоне, рассчитывая обнаружить там лишь бесконечную путаницу коридоров и крошечные комнаты, отделанные панелями темного дерева, то был потрясен его пышным убранством. Он, правда, рассчитывал пожить в средневековом замке, так что испытал легкое разочарование. Позднее Нед объяснил ему, что в викторианскую эпоху прежний владелец замка женился на одной богачке, которая согласилась на этот брак при условии, что ей дадут карт-бланш на переделку всех интерьеров. Очарованный, владелец дал согласие, и новобрачная потратила пять лет и немалую сумму денег на то, чтобы превратить Кинтон в образчик псевдоренессансной роскоши.
Часть стен снесли. Архитекторы разработали и построили гигантскую спиральную лестницу, проложили новые просторные коридоры, расширили оконные проемы, придав им форму арки. Ремесленники всего графства ковали решетки, полировали мрамор, вырезали каминные доски и сооружали массивные величественные распашные двери для всех парадных помещений.
Из Флоренции прибыл художник-итальянец, который должен был расписывать потолки; он же расписал и будуар наследницы, изобразив на одной из стен фреску с оптической иллюзией: комната как будто открывалась на средиземноморскую террасу, где стояли вазоны с алыми геранями, а вдалеке плескались бирюзовые волны.
После завершения строительных работ молодожены еще полгода не могли въехать в замок: надо было подобрать обои, развесить занавеси, постелить повсюду ковры. Мебель — старинная и новая — постепенно занимала свои места. Портреты Киннертонов развесили на стенах столовой. Семейные реликвии поместили в застекленные витрины. Диваны и кресла заново обили и украсили подушками из сотканного вручную китайского шелка.
Однако с той поры расточительности и помпы в Кинтоне практически ничего не менялось. Мебель не обновлялась, хотя время от времени отдельные предметы отдавались в починку: что-то надо было подклеить, что-то заштопать. На окнах висели те же портьеры из выгоревшей красной парчи. Протертые ковры так и лежали в длинных коридорах. Обивка на диванах потеряла всякий вид и узоры на ней стали почти неразличимы, кроме того, она была густо покрыта собачьей шерстью. В гостиных топили камины, однако в коридорах и спальнях, куда почти не проникал солнечный свет, стоял леденящий холод. В подвале скрывался чудовищных размеров котел, и иногда посреди зимы Мэйбл в порыве расточительности могла его включить — тогда от пузатых громоздких радиаторов начинало распространяться едва уловимое тепло, однако большую часть времени они стояли холодные как ледышка.
В доме заметно пахло плесенью — такой родной привычный запах. Том взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, едва касаясь перил из красного дерева, отполированных до блеска прикосновениями нескольких поколений владельцев замка, точно так же проводивших по ним рукой. Он остановился наверху на широкой лестничной площадке и прислушался. Никаких отчетливых звуков слышно не было, однако стены, казалось, что-то нашептывали ему на ухо; он чувствовал, что Мэйбл где-то поблизости.
Он громко позвал ее по имени.
— Том! Я здесь.
Она была в библиотеке — стояла в фартуке и шляпке, как всегда в окружении преданных собак, разбросанных газет и обрезков цветочных стеблей. В антикварной китайской чаше она сооружала букет из побегов дикой вишни, желтой форсайтии и громадных желтых махровых нарциссов.