Итак, китайское – это прежде всего удобное, полезное и забавное. В результате китайцы, за исключением разве что интеллигентов с западным образованием, не горюют об исчезновении древностей, ведь их всегда можно заменить новоделом! Все равно Китай не знает идеи единственно верного образа, как и единственно истинного слова. Для китайцев все видимое – и взором, и умом – только симулякр, «тень» и «след» реальности, весь мир, как сказал бы Ницше, только копия утраченного оригинала. Но бесплотная тень долговечнее физического предмета. Можно уничтожить вещь, но как устранить ее тень? В этом смысле нет ничего достовернее и долговечнее иллюзии.
Вспоминается двор в храме Конфуция на его родине: перед тремя древними кипарисами стоит каменная плита с надписью: «Деревья, собственноручно посаженные Учителем». На самом деле кипарисы, посаженные древним мудрецом, давным-давно приказали долго жить. На их месте растут уже другие деревья, но, кто знает, может быть, они выглядят точь-в-точь как те, которые когда-то посадил сам Учитель Кун? Этот мир, может быть, иллюзия. Но «утонченность» нашего восприятия в том и состоит, чтобы поверить, что он выглядит совсем как настоящий. Ибо сказано:
Когда истинное становится ложным,
ложное становится истинным…
И переход от вещи к знаку, от «бытия» к «меновой стоимости», вокруг чего сломали столько копий европейские интеллектуалы, дается китайцу совершенно без труда – как действие Одного Превращения мира, претворяющего все сущее в его собственную тень и так оправдывающего культуру.
Но вернемся к нашим знаменитым горам. Для их осмотра существуют установленные маршруты, прочерченные мощеными (теперь цементными) тропинками с каменными ступенями. Непременное условие: не осматривать горы в спешке. В конце концов, они требуют от своих посетителей хотя бы небольшого усилия стать лучше и возвышеннее. Нужно провести на горе по крайней мере сутки, чтобы полюбоваться всеми красками дня, сродниться с неземной красотой горного пейзажа, напитаться ароматным воздухом горных лесов, увидеть над собой бездонное небо и вслушаться в тишину горной ночи, переброситься несколькими фразами с добродушными монахами горной обители, а при случае пообщаться с попрошайничающими обезьянами, коих на Эмэйшань великое множество…
Но так получилось, что первый раз в ворота Цинчэншань я со своими спутниками вошел уже к концу дня, и нам пришлось торопиться. Первыми на дороге нам попалась группа строительных рабочих, каждый из которых нес за спиной двухпудовую плиту от пешеходной дорожки. Таким способом в китайских горах до сих пор подносят строительные материалы. Эти же рабочие могут поднимать в гору и кирпичи на бамбуковом коромысле – работа, требующая необыкновенной выносливости и безупречного чувства темпа и равновесия, а потому считающаяся в Китае разновидностью гунфу. Поистине, духовное достижение в Китае не отходит от прозы ежедневного труда…
Путь на вершину Цинчэншань проложен с выдумкой. Миновав постоялые дворы, выходишь к живописному пруду, окаймленному густыми зарослями. Пруд надо пересечь на старой, едва ползущей барже. На противоположном берегу пруда – станция канатной дороги. Люлька подъемника неспешно несет меня почти на самую вершину горы поверх низкорослых елей, наполовину высохших ручьев и известковых скал. А наверху нас встречает группа парней в одинаковых коричневых робах. Парни неистово кричат и подпрыгивают, хлопая руками по плечам. Не сразу понимаешь, что это предлагают свои услуги носильщики примитивных паланкинов: две бамбуковые жерди, к которым прибит кусок материи похожий на мешок. Некоторые из нашей группы изъявляют желание опробовать новое средство передвижения. Плату носильщики требуют невысокую: им пора возвращаться домой, и мы их последние клиенты.