XLII
«Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный…»
Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный,Душа поблекшая, что можешь ты сказатьЕй, полной благости, ей, щедрой, ей, прекрасной?Один небесный взор – и ты цветешь опять!..
Напевом гордости да будет та хвалима,Чьи очи строгие нежнее всех очей,Чья плоть – безгрешное дыханье херувима,Чей взор меня облек в одежду из лучей!
Всегда: во тьме ночной, холодной и унылой,На людной улице, при ярком свете дня,Передо мной скользит, дрожит твой облик милый,
Как факел, сотканный из чистого огня:«Предайся Красоте душой в меня влюбленной:Я буду Музою твоею и Мадонной!»
XLIII
Живой факел
Глаза лучистые, вперед идут они,Рукою Ангела превращены в магниты,Роняя мне в глаза алмазные огни, —Два брата, чьи сердца с моим чудесно слиты.
Все обольщения рассеяв без следа,Они влекут меня высокою стезею;За ними следую я рабскою стопою,Живому факелу предавшись навсегда!
Глаза прелестные! Мистическим сияньемПодобны вы свечам при красном свете дня,Вы – луч померкнувший волшебного огня!..
Но свечи славят Смерть таинственным мерцаньем,А ваш негаснущий, неистребимый свет —Гимн возрождения, залог моих побед!
XLIV
Искупление
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудьСжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?С отравой жгучих слез и яростью без сил?К вам приводила ночь немая из могилМесть, эту черную назойливую гостью?Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?Вам летним вечером, на солнце у больниц,В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,Где синих губ дрожит мучительная складка?Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?Угрозы старости уж леденили вас?Там в нежной глубине влюбленно-синих глазВы не читали снисхождения к сединам?Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
О ангел счастия, и радости, и света!Бальзама нежных ласк и пламени ланитЯ не прошу у вас, как зябнущий Давид…Но, если можете, молитесь за поэтаВы, ангел счастия, и радости, и света!
XLV
Признание
О, незабвенный миг! То было только раз:Ты на руку мою своей рукой учтивойВдруг так доверчиво, так нежно оперлась,Надолго озарив мой сумрак сиротливый.
Тогда был поздний час; как новая медаль,Был полный диск луны на мраке отчеканен,И ночь торжественной рекой катилась вдаль;Вкруг мирно спал Париж, и звук шагов был странен;
Вдоль дремлющих домов, в полночной тишинеЛишь кошки робкие, насторожась, шныряли,Как тени милые, бродили при лунеИ, провожая нас, шаг легкий умеряли.
Вдруг близость странная меж нами расцвела,Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете,И ты, чья молодость в своем живом расцветеЛишь пышным праздником и радостью была,
Ты, светлый звон трубы, в лучах зари гремящей —В миг странной близости, возникшей при луне,Вдруг нотой жалостной, неверной и кричащей,Как бы непрошеной, пронзила сердце мне.
Та нота вырвалась и дико и нелепо,Как исковерканный, беспомощный урод,Заброшенный семьей навек во мраке склепаИ вдруг покинувший подземный, тайный свод.
Та нота горькая, мой ангел бедный, пела:«Как все неверно здесь, где смертью все грозит!О, как из-под румян, подделанных умело,Лишь бессердечие холодное сквозит!
Свой труд танцовщицы, и скучный и банальный,Всегда готова я безумно клясть, как зло;Пленять сердца людей улыбкой машинальнойИ быть красавицей – плохое ремесло.
Возможно ли творить, где все живет мгновенье,Где гибнет красота, изменчива любовь,И где поглотит все холодное Забвенье,Где в жерло Вечности все возвратится вновь!»
Как часто вижу я с тех пор в воспоминаньеМолчанье грустное, волшебный свет луныИ это горькое и страшное признанье,Всю эту исповедь под шепот тишины!