Он, ноги тощие к лазури простирая,Дыша отравою, весь в гное и в потуВалялся там и гнил, все недра разверзаяС распутством женщины, что кажет наготу.
И солнце жадное над падалью сверкало,Стремясь скорее все до капли разложить,Вернуть Природе все, что власть ее соткала,Все то, что некогда горело жаждой жить!
Под взорами небес, зловонье изливая,Она раскинулась чудовищным цветком,И задыхалась ты – и, словно неживая,Готовилась упасть на свежий луг ничком.
Неслось жужжанье мух из живота гнилого,Личинок жадные и черные полкиСтруились, как смола, из остова живого,И, шевелясь, ползли истлевшие куски.
Волной кипящею пред нами труп вздымался;Он низвергался вниз, чтоб снова вырастать,И как-то странно жил и странно колыхался,И раздувался весь, чтоб больше, больше стать!
И странной музыкой все вкруг него дышало,Как будто ветра вздох был слит с журчаньем вод,Как будто в веялке, кружась, зерно шуршалоИ свой ритмический свершало оборот.
Вдруг нам почудилось, что пеленою чернойРаспавшись, труп исчез, как побледневший сон.Как контур выцветший, что, взору непокорный,Воспоминанием бывает довершен.
И пес встревоженный, сердитый и голодный,Укрывшись за скалой, с ворчаньем мига ждал,Чтоб снова броситься на смрадный труп свободноИ вновь глодать скелет, который он глодал.
А вот придет пора – и ты, червей питая,Как это чудище, вдруг станешь смрад и гной,Ты – солнца светлый лик, звезда очей златая,Ты – страсть моей души, ты – чистый ангел мой!
О да, прекрасная – ты будешь остов смрадный,Чтоб под ковром цветов, средь сумрака могил,Среди костей найти свой жребий безотрадный,Едва рассеется последний дым кадил.
Но ты скажи червям, когда без сожаленьяОни тебя пожрут лобзанием своим,Что лик моей любви, распавшейся из тленья,Воздвигну я навек нетленным и святым!
XXX
De profundis clamavi[3]
К тебе взываю я, о, та, кого люблю я,Из темной пропасти, где сердце схоронил;Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл,Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я.
Полгода там царит холодное светило,Полгода кроет ночь безмолвные поля;Бледней полярных стран, бесплодная земляНи зелени, ни птиц, ни вод не породила.
Все на земле ничто в сравненьи с той ужаснойСуровостью лучей холодной и бесстрастнойИ с ночью, как хаос, безбрежной и глухой!
Как тварь презренная, в глубокий сон тупойЗачем я не могу в забвенье погрузиться,Пока клубок времен медлительно вертится…
XXXI
Вампир
В мою больную грудь онаВошла, как острый нож, блистая,Пуста, прекрасна и сильна,Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свойМой бедный разум превратила;Меня, как цепью роковой,Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорныйИль горький пьяница к вину,Как черви к падали тлетворной,Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешьВернуть свободу, острый меч;Ты, вероломный яд, поможешьМое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь покоен! —С презреньем отвечали мне. —Ты сам свободы недостоин,Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумираМы разум твой освободим,Ты жизнь в холодный труп вампираВдохнешь лобзанием своим!»
XXXII
Я эту ночь провел с еврейкою ужасной;Как возле трупа труп, мы распростерлись с ней,И я всю ночь мечтал, не отводя очейОт грустных прелестей, унылый и бесстрастный.
Она предстала мне могучей и прекрасной,Сверкая грацией далеких, прошлых дней;Как благовонный шлем, навис убор кудрей —И вновь зажглась в душе любовь мечтою властной.
О, я б любил тебя; в порыве жгучих грезЯ б расточал тебе сокровища лобзаний,От этих свежих ног до этих черных кос,
Когда бы, без труда сдержав волну рыданий,Царица страшная! во мраке вечеровТы затуманила холодный блеск зрачков!