– О! А давайте тут? – Макс, как главный по освещению, расплылся в довольной улыбке, указывая на разрушенное крыло. – Смотрите! Солнечные лучи, отражаясь в стеклах, создают мотив надежды.
– Какой надежды? – Режиссер сначала внимательно изучил разбитые, частично затянутые пленкой квадраты окон, потом обернулся к Максиму. – Тут же как будто Хиросима взорвалась!
– Тем более! – поддержал друга Петр. – У меня по сценарию идет сначала ознакомление зрителя со всеми разрушенными частями монастыря, а после показывается целое крыло. Ну, и в конце – воззвание к народу и стране: спасем от вымирания памятники культуры!
– Я помню! – отмахнулся Михалыч и задумчиво уставился на щербатую стену. – Как вот только все это подать… Мм… А может, ты, Петя, напишешь закадровый текст, вроде как предысторию этого памятника культуры?
– До завтра все сделаю, Виктор Михайлович! – козырнул Петр.
– А мне чего делать? Ждать, когда он напишет? – Федор уже выбрал место для треноги и, закрепив камеру, заглянул в объектив.
Хм… в оставшихся кое-где стеклах отражающиеся лучи явно вырисовывали едва заметные фрагменты картин. Точно они были нарисованы пальцем на вековой пыли! Вот танцующие пары. Вот озеро. Вот девичье лицо. Вот двое…
Интересно!
К нему подошел Михалыч.
– Тебе, Романов, работать с камерой. Сегодня и до конца недели! Чем больше материала отснимем, тем качественнее можно будет смонтировать фильм.
– А я бы не советовал снимать разрушенную часть здания… – К ним незаметно подошел Никодим. По тому, как он себя держал со столичными гостями и как отчитал Федора за желание пробраться внутрь разрушенного крыла, было ясно – этот дядя тут главный.
– И с чего это? – тут же нахмурился Михалыч. Он не любил, когда посторонние лезли в его работу, ограничивая или запрещая.
– А с того, что сколько бы туристы тут ни снимали, все кадры порушенного крыла испорчены, – бесстрастно выдал Никодим. – Мое дело вас предупредить.
И, ничего больше не объясняя, направился прочь.
– Начинается! – взбесился режиссер. – Понапускают к себе всяких бездарей, а потом предупреждают нас, профессионалов, что у них руки из… растут! Так это не наша беда!
И накинулся на Федора:
– А ты чего уши развесил?! Пока солнце не ушло – снимай!
Тот пожал плечами, мол, хозяин – барин, нажал на кнопку и прищурился, заглядывая в объектив.
Пыльные картины на окнах никуда не делись. Но Федор готов был поклясться, что картины изменились. Девичье лицо сменил портрет какого-то усача, а вместо танцующих пар появилась кудрявая девушка в пышных юбках с гитарой в руке. Цыганка?
Он так увлекся процессом съемки, что чуть не протер глаза, заметив в одном из окон шевеление. Приблизив картинку, Федор пожалел, что в камере нет преимуществ бинокля и двумя глазами в нее не посмотришь! Но как бы то ни было, оператор четко увидел девушку, на высокую грудь которой падала толстенная коса цвета пшеницы.
Федор оторвался от камеры и старательно проморгался, а потом посмотрел на окно невооруженным взглядом. Но то ли солнце ушло, то ли с такого расстояния за слоем пыли было трудно что-то разглядеть, никакой девушки он не увидел. Заглянув вновь в камеру, он с каким-то тоскливым разочарованием понял, что его подозрения подтвердились и незнакомка ушла.
Съемки продолжались еще три часа, пока солнце окончательно не перебралось на другую сторону монастыря, после чего Михалыч соизволил объявить, что «на сегодня рабочий день закончен, но не для всех», и с торжественным видом поручил Петру и Кириллу заняться подборкой музыкального сопровождения и написанием закадрового текста.
Остальные разбрелись кто куда в ожидании обещанного – «через полчаса» – обеда.
Федор тоже решил времени не терять и проявить полученный материал, отчасти, чтобы убедиться в отсутствии помех, о которых предупреждал хранитель Никодим, а отчасти для того, чтобы на отснятых кадрах лучше разглядеть лицо девушки. Если честно, Федя боялся признаться самому себе, что девица невероятно напоминает ему ту, кого он видел во сне. Но почему она ему снится? Он готов был поклясться, что никаких амуров ни с ней, ни с похожими на нее девушками у него не случалось. Ни-ко-гда! А это значит, что воспаленную совесть и игры подсознания можно исключить.
Тогда в чем секрет этой чертовщины?
– Макс, пойдем, поможешь пленку проявить? – окликнул он друга.
Тот обернулся, поджидая Федю:
– Давай. Все равно еще полчаса ждать обеда. – Он подхватил треногу на плечо и распахнул перед Федором дверь. Тот благодарно кивнул и протиснул перед собой кофр с камерой.