Цзян прошел на островок по сверкающим под ярким солнцем отлакированным малиновым досочкам мостика, который он спроектировал и построил своими руками. Все здесь было сделано его руками. Вот те многоугольные окошки тоже: вылеплены из глины, высушены, обожжены в печи, затем аккуратно покрашены. На каждое ушло до девяти месяцев труда. И каждое дорого ему, как собственное дитя. Наверное, потому, что собственных детей у него не было: жена много лет назад умерла при родах много лет назад, а второй раз он так и не женился.
— Все, кто приходит сюда, — сказал он, — думают, что этот юнь линь -просто огороженная частичка природы. За многие годы я заметил, что люди не любят, когда я пытаюсь объяснить им элементы техники парковой архитектуры. — Он улыбнулся открытости задранного вверх детского личика. — Все предпочитают верить в совершенство природы. — Он взял Чжилиня за руку. — Кроме тебя, конечно. — Его брови вопросительно поднялись. — Почему ты не веришь, а?
Чжилинь задумался. Он наблюдал за движениями карпов в прозрачной воде и завидовал их плавности и легкости: вот бы и людям так плыть по земле!
— Наверное, это потому, дяденька, — ответил он, используя уважительное обращение к старшему, — что я предпочитаю верить в совершенство человеческого ума.
Цзян подивился такому ответу, подумав, что мальчик рассуждает, как взрослый. Причем немногие взрослые среди его знакомых могли бы дать такой ответ.
— Боюсь, — сказал он после небольшой паузы, — что ты, братишка, скоро убедишься, что совершенство — дефицитный товар в этом мире.
Чжилинь протестующе поднял руку.
— Но ваш сад — это само совершенство, дяденька!
Цзян улыбнулся.
— Может быть, в твоих глазах. — Он ласково стиснул руку мальчика. — И мне это очень приятно слышать, поверь мне... Но не в моих. Я провел в нем больше времени, чем ты успел прожить на свете. Вероятно, поэтому у нас несколько разное представление о совершенстве.
— Разве вы не ощущаете счастье, бывая здесь?
Цзян опять улыбнулся.
— Счастье порой ощущаю, но удовлетворение — никогда. Между этими двумя состояниями большая разница. — Он отпустил руку мальчика, поднял камешек и уронил его в пруд. Карп колыхнул плавниками, приняв камешек за пищу, но, когда подплыл и обнаружил обман, снова погрузился в ленивую дремоту. — Со временем ты поймешь, что жизнь — это непрестанный поиск.
— Поиск совершенства?
— Для некоторых, пожалуй, да. Другие понимают, что совершенство — явление не от мира сего и поэтому недостижимо.
— Значит ли это, что следует прекратить попытки достичь его?
— Полагаю, что нет. — Тут он предостерегающе поднял палец. — Но есть люди — вроде меня — которые не хотят стремиться к совершенству.
— Почему?
— Потому что жизнь существует только в движении. Я порой думаю, что смерть — это единственное состояние, допускающее совершенство.
— А как же Будда?
— Я не Будда, — задумчиво ответил Цзян. — Да и ты тоже, братишка. — Он как-то сразу погрустнел, будто вспомнив о мраке ночи среди бела дня. — Ты будешь совершать ошибки, идя по жизни. Все совершают. Но ты все равно иди дальше, учась на своих ошибках. Помни, что дурак не тот, кто совершает ошибки, а тот, кто повторяет их.
Солнце жгло их с высоты. До самого вечера никто из них не проронил больше ни слова, погрузившись в размышления о целях, ради которых этот юньлши,был создан.
Но лето незаметно перешло в осень, и скоро школьные занятия стали поглощать практически все светлое время суток. А потом в семействе Чжилиня начались разговоры, что скоро они переедут на новое место жительства и, возможно, аж в самый Шанхай.
Когда мальчику удалось выкроить свободную минутку и он, пройдя по узкому переулочку, приблизился к заветной калитке, он обнаружил, что она заперта, очень странно, подумал он, и с бьющимся сердцем побежал вдоль забора, чтобы попытаться зайти с парадного подъезда.
Незнакомый человек открыл дверь на стук Чжилиня. На нем были одежды священника местного монастыря.
— Да?
— Извините, дяденька, — сказал Чжилинь, пытаясь проникнуть взглядом внутрь дома в обход его обширного брюха, — но я ищу хозяина этой виллы.
Священник улыбнулся.
— Ты его уже нашел.
Чжилинь удивленно взглянул на него.
— Как так? Я приходил сюда много раз. Я...
— Понятно. Тебе нужен ее прежний владелец.
— Прежний?
Священник кивнул.
— Он был отчаянным игроком, насколько я понимаю. И он проиграл эту виллу чуть ли не в фань тянь[23].А потом вилла была приобретена монастырем. — Он отступил от дверного проема с застенчивой улыбкой, странной на его полном лице. — Но ты здесь по-прежнему желанный гость. Для пытливого ума в этом саду больше пищи, чем в школе.
Чжилинь был просто потрясен.
— А Цзян? — грустно спросил он. — Что с ним стало? Священник пожал плечами.
— Понятия не имею. — Его круглое лицо снова осветилось улыбкой. — Так давай зайдем внутрь? Здесь есть что...
Но Чжилинь уже мчался по пыльной улице. Какая-то собака увязалась за ним и с лаем гналась по пятам.
Несмотря на все свои старания, он так и не смог найти Цзяна. Может, это и к лучшему. Цзян был частью этого замечательного сада, и в памяти Чжилиня он так и остался среди своих ирисов и олеандров, под сенью бамбука и лимонного дерева. У него было худое лицо и высокий лоб философа, но под ногтями его навеки поселилась бурая земля, которую он возделывал с таким тщанием. Колени на его брюках были всегда грязны от влажной почвы.
Ребенком Чжилинь жалел, что не унес с собой чего-либо осязаемого, хотя бы камешка, вроде того, что Цзян однажды на его глазах уронил в пруд, — на память об этом удивительном месте. Когда он подрос, то перестал жалеть. То, что Цзян заложил в своем саду, должно остаться там, — вплоть до камешка. Чжилинь унес с собой из сады нечто более ценное, чем глупые реликвии детства: он унес мировоззрение.
Семена этого мировоззрения запали в его душу через попытки понять идею, заложенную Цзяном в его творении. Этот человек так мастерски использовал язык парковой архитектуры для передачи чего-то более важного, чем просто иллюзия. Вот этого-то большинство людей и не могло понять, и они разочаровывались, когда Цзян пытался раскрыть им секреты своего мастерства.
И Чжилинь понял почему. Эффекты контрастов и сходства использовались мастером для пробуждения чувств и создания определенного настроения. Люди, не знающие секретов этого юнь линя,просто входили в него, подвергались воздействию этих эффектов и, сами того не замечая, изменялись внутри.
Постепенно Чжилинь начал понимать, что этой методологией можно широко пользоваться в жизни вообще. Если ты даешь людям то, что они хотят получить, то абсолютно неважно, как это делается. Даже если это иллюзия, то все равно: пусть они ее получат. Потом сами разберутся, что к чему. И ни в коем случае не надо раскрывать секреты своих фокусов. Это как при искусственном вскармливании ребенка: его ничуть не волнует, из каких компонентов состоит смесь, которую он потребляет.
Вот такие примерно мысли копошились в юном сознании Чжилиня, когда он покидал Сучжоу. Потом они постепенно развились в теорию, которую он про себя назвал «искусственнической».
Шанхай, пожалуй, является самым удачно расположенным городом во всем Китае. Это единственный крупный порт центрального Китая, который не отрезан горами от внутренних районов. Он расположен в морских воротах бассейна реки Янцзы, одного из самых богатых регионов всего континента. Повезло Шанхаю.
Повезло и отцу Чжилиня, талантливому инженеру-технологу, что он получил вовремя повышение и был направлен из Сучжоу в такое место, где его талант мог быть использован наилучшим образом — в Шанхай.
До Симоносекского договора спрос на инженеров-технологов был весьма ограничен и, можно сказать, отец Чжилиня опережал свое время. Так что в его сыне это качество можно в какой-то степени считать наследственным.