Чтобы защищал. Чтобы не хотел. Чтобы относился, как к дочери, которой никогда не было. Чтобы не позволил скатиться в бездну тьмы или же безумия, просто перенастроив обостренные струны полыхающих нервов на новую частоту. Неважно как, пусть она будет выстлана эмоциональной агонией, ожившими страхами и нелогичными действиями. Пусть я испугаюсь по-настоящему, в последний раз, но осознаю - пока я чувствую так глубоко и так больно, жизнь продолжается. Она не делится на «до» и «после» и никогда не делилась. Она движется вперед, плетет свой узор, иногда грубой дратвой садистского шибари, иногда морозными узорами на стекле или же ласковой гладью дождя по оконным стеклам, росчерком радуги вдалеке, порывом нового ветра перемен к лучшему, торнадо обостренных эмоций, приливами и отливами жизненных обстоятельств. Она есть, и в ней куда больше белых полос, только нужно уметь их увидеть, зацепиться, набраться сил и пойти по ним вдоль. Эффект зебры создаем не мы, и даже не обстоятельства. Всегда найдутся те, для которых твоя темная полоса станет элитным сортом его белоснежной дорожки, и он постарается перечертить твой монохромный маршрут, подчиняя своим правилам. Ведь если задуматься, мы сами создаем себе куда меньше черных сплошных полос...
Но что-то все же изменилось. Неотвратимо. Без права на возвращение. Я могу бороться с обстоятельствами дальше, но в остальном...
- Скажите... - Я позволяю себя обнять. Да, вашу мать. Именно так! Без какого-то надуманного подтекста, просто даю укутать свои плечи шалью - сожгла, сильно долго была на солнце. - Вы... точно знаете? Вы видели его мертвым?
Пауза. Вздрагиваю от едва уловимого нажима сильных длинных пальцев на моем плече.
- Юля, мне жаль. Ты должна отпустить это.
- Как? В огне? Это же не быстрая смерть? Или...
- Юля, запрещаю тебе даже думать об этом. Просто отпусти. Твоя жизнь продолжается. Не позволяй ему управлять ею с того света!
Мне страшно даже представить, что означает принадлежать такому человеку. Его приказы не обсуждаются, вряд ли хоть у кого-то хватит на это сил и духу, чего уж там - попроси он ласковым тоном упасть на колени, я бы не успела даже опомниться. Прошлой ночью фраза «почему тебе нравится меня расстраивать?» сломала мое сопротивление с эффектом, равносильным десятке ударов кнутом. Что могло означать наказание в исполнении ему подобного, я боялась даже думать.
Я так и не добилась никакого ответа.
- Знаете, а меня не покидает чувство, что он остался жив...
- В этом нет ничего удивительного. Между похитителем и жертвой всегда устанавливается необъяснимая связь. Все-таки я не могу сказать, что ему было все равно, что ты чувствуешь и как это воспринимаешь. Дмитрий любил тебя. По-своему, так, как мог только он сам, но - любил.
У меня перехватывает горло. Я всегда это знала, он был из тех людей, кто никогда не боялся об этом говорить. И насчет сверхъестественной ментальной связи - в точку. Только никто не сумеет разубедить меня в том, что это связь прервалась.
Однажды я увижу твою могилу. И... нет, не осознаю. Не начну биться в истерике и рвать на себе волосы, молотить руками о твердый гранит надгробия, нет... Просто посмотрю в глаза близкого тебе человека и скажу: «А вы уверены? Там же нет никого»... Я не почувствую ничего. Я буду просто стоять, не замечая порывов ветра и скользкого дыхания приближающегося затяжного дождя, вести такой привычный для нас диалог через пространства, не ощущая одного - твоей близости под каблуками моих туфель, под пластом безжалостно твердой земли. Я никогда не буду ощущать тебя мертвым. Я буду вздрагивать, чувствуя твое присутствие, оборачиваться на взгляд и замечать осязаемую тающую тень за спиной. Будет именно так...
Больше за этот вечер я не задавала Алексу никаких вопросов - чувствовала, мне не получить на них ответов. Общение вошло в ровную, но не вполне привычную колею почти светской беседы. Закончили почему-то снова оружием. У этого человека был дар снимать напряжение и располагать к себе, и в то же время - держать на дистанции, выстроить неагрессивную линию обороны. Защищал он в первую очередь меня. Так мне тогда казалось, хотя многое было скрыто от неискушенного восприятия.
Можно было видеть угрозу своим стальным шипам в уязвимых лепестках орхидеи, которая навсегда утратила черный окрас. Белые были беззащитны, их ломали, сжимали, раскладывали на лепестки, бросали к ногам, но сила в них была. В их необъяснимой хрупкости. В их окрасе цвета жизни и веры в лучшее. В этой трогательной нежности, которая не умела жалить ядом и защищать свою свободу, которая могла лишь сложить свои лепестки, позволяя себя сорвать и унести... и может, именно это остановило руку охотника, который не захотел наблюдать ее гибель в неволе. Не захотел путем неимоверных усилий - ему ведь ничего не стоило разрушить хрупкий цветок; более того, желание подчинить красоту, овладеть ею было основополагающим. Он просто взял себя в руки. Он смог. Это была демонстрация его высшей силы, перед подобным диктатом склонялись даже соцветия цвета тьмы...