Иван Ильич, прижав руку к груди, хотел поклясться и напомнить, что не он оставил добропорядочную семью, а его отставили, обвинив в несостоятельности в качестве главы родственного коллектива. Так оно и было. И случилось совсем не по его воле, а неожиданно для него. И случилось тогда, когда Элеонора Львовна устроилась через отца – директора крупнейшего городского рынка – менеджером в солидный банк, и там её заметил и отметил сам банкир, потерявший жену и тяготившийся воспитанием сына-лоботряса. Подзуживаемая родителями, новая банковская служащая начала усиленный подкоп под холостяцкую крепость завидного жениха и когда почувствовала, что пора закладывать взрывное устройство и брать банкира за кошелёк, деловито, не смущаясь, предложила Ивану Ильичу расстаться на взаимовыгодных условиях.
Они были таковы: из разменянной трёхкомнатной квартиры маме с дочкой, которая, неутешно разрыдавшись, решила примкнуть к одинокой родительнице, достаётся двухкомнатная улучшенной планировки, а неспособному отставному главе семейства – старая однокомнатная на окраине города. Девятый «Жигуль», поскольку разделить его невозможно, отъезжал к обесчещенной женщине с сиротой, поскольку она и так практически одна им пользовалась, и на новой респектабельной должности ей никак нельзя без личного транспорта. Из имущества Ивану Ильичу отдавали любимые им и освоенные до заметных вмятин диван и кресло, дополнив гарнитур стареньким платяным шкафом, в котором хозяин не удосужился за всю совместную жизнь подогнать незакрывающиеся дверцы, а также стареньким малогабаритным холодильником, выработавшим свой промозглый срок и отчаянно трясущимся по ночам от старости. К этому великодушная Элеонора Львовна добавляла почти новый телевизор в ответ на малодушный отказ другой стороны от сбережений.
Иван Ильич не возражал, что было бы бесполезно, поскольку ему отводилась роль облагодетельствованного статиста. Он даже обрадовался замаячившей свободе и немножко опасался её, как комнатная собачка, выброшенная за дверь. Ему обидно, что ушёл не сам, а его ушли, а надо было сделать решительный шаг давным-давно. А сейчас, когда он мысленно собирался с вескими опровержениями своей вины, чтобы восстановить, наконец, семейную справедливость, обличительница ушла в комнату и по-хозяйски открыла платяной шкаф.
- Как и в холодильнике! – брезгливо оценила содержание и слегка поморщилась, увидев внизу скомканные нестираные вещи. – Для стирки ты можешь воспользоваться услугами нашей прислуги. – Захлопнула дверцы, которые привычно не закрылись. – Нельзя превращать квартиру в антисанитарную барахолку, пропитанную болезнетворными микробами. – У этой ревностной гигиенистки ни одна прислуга не выдерживала больше двух месяцев.
Завершив ревизию, Элеонора Львовна аккуратно присела на знакомый диван, не прислоняясь к спинке, аккуратно расправила подол узкой светлой юбки с широким чёрным поясом дзюдоистки, украшенным золотой пряжкой.
- Кстати, - обратилась она к неряхе, и он знал, что за таким началом обязательно последует что-либо неприятное и некстати, - у нас возникли непредвиденные финансовые затруднения, - сообщила вторую, наиболее значимую причину интереса к его левым заработкам. – Ты мог бы помочь, - строго и требовательно посмотрела прямо в глаза чужому мужчине, вежливо стоявшему у окна, - всё же не чужие люди. – Иван Ильич усмехнулся и отвернулся к окну, не желая быть своим. – Ты уже слышал? – догадалась банковская банкротша. – От кого? – и опять догадалась: - От Аркадии?
Так звали их, к сожалению, общую дочь. С рождения и до школы у неё было нормальное имя – Маша, и в свидетельстве о рождении было записано: Мария Ивановна Петушкова. Но потом, перед школой, простое русское имя показалось матери вульгарным, и она вместе с авторитетными рыночными родителями переделала свидетельство, в котором значилось, что у Петушкова Ивана Ильича появилась дочь Аркадия, названная так в честь прадеда Аркадия, с отчеством Львовна в честь деда и с фамилией Звездина в честь всего их торгово-финансового клана.
- Да, - респектабельная Звездина-мать встала, подошла к висевшему на стене зеркалу, проверила, всё ли у неё в порядке с лицом и причёской, и, не найдя огрехов, повернулась к присевшему на подоконник сермяжному Петушкову-отцу, - твои «Жигули» въехали в столб. Понаставили, где попало, проехать невозможно!
Невинная жертва дорожно-транспортного происшествия снова уместилась на диванном сидении. Иван Ильич вспомнил, что она никогда, ни при каких обстоятельствах и ни в чём не считает себя виноватой.
- Ремонт обойдётся в приличную сумму, но ездить на ней приличным людям неприлично. Нужна новая и, конечно, не наша, а иномарка. – Ивану Ильичу не нужна, и он молчал. – Я, конечно, могла бы обратиться к Могилевскому, - такую жуткую фамилию имел банкир, и Иван Ильич позлорадствовал, что дети у того будут Звездиными, - но мне не хочется портить установившиеся доверительные взаимоотношения перед окончательным сближением. К сожалению, оно несколько задерживается. – Невеста опять подошла к зеркалу, подмазала губы. – Несмотря на то, что он известный банкир, а ведёт себя как грубый мужлан, который сначала старается залезть к порядочной женщине в постель, а потом уж подумает – объясняться в любви или нет.
Элеонора считала умеренный секс только необходимой физиологической потребностью для здоровья женщины. В спальне над изголовьем висел календарик с отмеченными датами, когда он разрешался. Иван Ильич, с ненавистью вглядываясь в редкие кружочки и дождавшись, нередко терял всякое желание к запланированной близости, и тогда у него получалось кое-как, только для здоровья. Почему он терпел эту женщину и такую жизнь почти 15 лет? Сейчас, на свободе, он сам этому удивлялся и толком не мог объяснить. Больше всего, наверное, мешал стыд за супружеское и родительское дезертирство и непременное осуждение знакомыми и её родственниками. Стыд за то, что не сумел создать главное в жизни – семью. Да и привык со временем к удобной второй роли, когда не нужно напрягаться с инициативой и можно пофилонить в перерывах между указаниями инициативной жены. В общем-то, жилось ему не так уж и плохо, но… тягостно. Спасала работа, где он задерживался всё чаще, оттягивая возвращение домой на умятые диван и кресло. Хорошо, что пить не пристрастился.
А началось всё со школы. Они учились в одной школе, в одном классе, но по-настоящему приметили друг друга только в десятом, когда она превратилась в кукольную красавицу, а он – в вундеркинда от физики и математики. Даже порой гуляли вместе по вечернему городу, правда, без стихов и попыток объясниться или, тем более, поцеловаться. Он – от застенчивости, она – от врождённого хладнокровия.
Потом у него был радиотех, а у неё – экономфак университета. Постигали науки в разных вузах, жили в разных районах города, встречались реже, но каждый раз ему было приятно покрасоваться с писаной красавицей, а ей… - что ей, он не задумывался. Окончив институт с красным дипломом и авансом на успешное научное поприще, он остался в аспирантуре. Тут-то и выяснилось, что ни перспективного мышления, ни научной фантазии, ни пристрастия к кропотливым фундаментальным исследованиям у него нет, зато есть мгновенные экспериментальные озарения и увлечённость техническими новинками. В общем, относится он к многочисленной плеяде учёных-практиков. Кое-как, без всякого озарения осилив кандидатскую, новоиспечённый работяга от науки, попортив нервы и здоровье, смирившись с уготованным ему природой средним профессиональным потолком, но отрастив английские усы и освоив английскую невозмутимость, подкреплённую природной ленью, устроился в НИИ, где и прозябал, безропотно выполняя мудрые задания угасающих научных светил. Элеонора к тому времени благополучно и, наверное, не без поддержки нужного всем отца, устроилась на непыльную должность ревизора в администрации города. Жизнь, таким образом, у обоих устоялась, и Иван Ильич, посчитав, что достиг уровня успешного учёного, как-то в тоскливую осень, замутившую мозги беспросветными дождями, с бухты-барахты решил, что достиг и уровня успешного семьянина. А потому, набравшись нахальства, несвойственного ему в хорошие дни, заявился к Звездиным, где в последнее время бывал редко, и попросил, наконец, руки дочери-красавицы, которую почему-то игнорировали окружавшие её более успешные чиновники-красавцы, и был осчастливлен согласием.