— Вы хотите знать мое мнение, — сказал сэр Айсэмбард. — Вы хотите знать мое мнение!
Он произнес это негромко, но в зале его услышали все; и, возможно, из-за мягкости тона фраза прозвучала зловеще.
— Я выскажу вам свое мнение, сэр, выстраданное мнение, сэр, как оно есть. Я против этого назначения, полностью против, и возражал против него, и больше мне нечего сказать.
— Коли так, — проговорил Вашингтон, усаживаясь на поставленный для него стул, — то с этим покончено. Я не могу принять назначение.
Теперь тишина была абсолютной; если тишину можно назвать оглушающей, то она была именно такой. Сэр Айсэмбард был обезоружен этим ответом, и, по мере того как гнев улетучивался из него, словно воздух из проколотой шины, он медленно опускался обратно на свое место.
— Но вы же согласились, — обращаясь ко всем, растерянно произнес Корнуоллис.
— Я согласился, так как считал, что правление единодушно в своем решении. Предлагаемое изменение является очень серьезным. Я не могу обсуждать его, если человек, который сам предоставил мне эту работу, душа строительства, ведущий инженер и конструктор в мире, против. Я не могу, говорю это от всего сердца, ловчить перед лицом такого решения.
Все взгляды были теперь устремлены на сэра Айсэмбарда. Его лицо, безусловно, заслуживало внимания; быстрая смена выражений на нем отражала работу могучего ума. Первый гнев уступил место изумлению, затем лоб его задумчиво нахмурился, и, наконец, невозможность прийти к какому-то определенному выводу вызвала на губах признак улыбки, быстрой, как мелькнувшая тень.
— Хорошо сказано, юный Вашингтон, что-то дальше будет? Вам не следует говорить обо мне плохо — я ваш друг, верный и вполне к вам расположенный. Я признаю высокое качество вашего классического воспитания. Бремя решения теперь целиком ложится на мои плечи, и я не намерен уклоняться. У меня такое чувство, что вы знаете об этих делах больше, чем говорите вслух; вам что-то сообщили, иначе вы не были бы столь самоуверенны. Но быть посему. Строительство туннеля должно продолжаться, а чтобы строить туннель, мы, по всей видимости, должны иметь дело с вами. Я снимаю свои возражения. Я должен признать, что вы достаточно дельный инженер, и, если вы будете повиноваться распоряжениям и придерживаться моего проекта, строительство пойдет как надо.
Он протянул свою маленькую крепкую руку, чтобы взять стакан воды, и это было самум сильным проявлением чувств, которое он когда-либо себе позволял; а тем временем со всех сторон послышался неразборчивый, но явно одобрительный гомон. Молоток председателя ударил, перекрывая шум, — совещание закончилось, решение принято, работы будут продолжены. Пока члены правления поздравляли Вашингтона, а заодно и друг друга, сэр Айсэмбард бесстрастно ожидал поодаль и, лишь когда инженер освободился, подошел к нему:
— Проедемся в кебе. Это было нечто среднее между просьбой и приказанием.
— Буду рад.
Молча они спустились в лифте, швейцар открыл перед ними дверь и свистком подозвал кеб — двухколесный, высокий, черный и блестящий; водитель сидел где-то наверху, зажав между пальцами поводья, которые тянулись вниз, к одному их этих новомодных устройств, постепенно вытеснявших лошадей из центральных районов Лондона. Здесь не было величественного, гордо вышагивающего между оглоблями лошадиного муляжа; его заменял некий приземистый механизм, черный металлический корпус которого, по форме напоминавший кирпич, покоился на трех колесах. Переднее колесо несколько повернулось на вертлюге, когда водитель потянул повод, и кеб легко подрулил к тротуару; рывок за другой повод отключил двигатель, и экипаж плавно остановился.
— Усовершенствование, — сказал сэр Айсэмбард, когда они влезли внутрь. Лошадь была проклятием этого города; выделения, мухи, болезни, и ничего больше. Ее заменил спокойный и надежный электрический мотор. От него ни шума, ни вредных выхлопов, в отличие от первых моделей, паровых, — просто батареи в багажнике; вы, вероятно, заметили провода на оглоблях. Теперь закройте люк. Наш разговор будет сугубо приватным, и я не хочу, чтобы нас слышали.